Колодец времен

Старея, отец пытался рассказывать нам с братом какие-то эпизоды из своей молодости и жизни в деревне, и мы вежливо слушали. Он никогда не вспоминал войну, на которую ушел в 18 лет и с которой вернулся раненым: осколком танкового снаряда у него вырвало часть плеча. Теперь, когда его нет, было б интересно послушать те истории. А еще интересно – о том, что он вообще помнил из детства: какой она была, та жизнь?

Наверное, моим детям, а потом и внукам со временем такое тоже станет интересным. Но спросить будет некого. Однажды они, старея, найдут где-нибудь эти записи и что-то увидят на дне колодца тех времен, когда их родители сами были малышней.

ВРЕМЕНА ГОДА

Середина 50-х, рабочий поселок Рамонь под Воронежем, и наш дом на улице Советской. Детская память обрывочна, но что-то оттуда сохранилось навсегда.

У нас была корова, но я совсем ее не помню. Зато помню, что зимой у нас в сенцах жил теленок, и это полностью изменило запахи в доме – смесь молока, мочи и соломы.

Матушка старалась приучать меня к труду. Давала, например, качать на коленях огромную банку со сливками, в которой происходило чудо: в ней появлялись комочки масла.

Еще мы с отцом чистили двор от снега, и кажется, что в те времена зимы были намного более снежными, с громадными сугробами; в них можно было выкапывать ходы и целые комнатки, в них был уютный запах зимы. А после лазанья по сугробам так приятно было сидеть у печки, подбрасывать поленья и смотреть на огонь.

Зимой отец хаживал на рыбалку, но меня брал редко, и рыбалка была совсем иной, чем летом. В памяти остался толстый лед с трещинами от мороза, лунки и ощущение закрытой двери в таинственный мир подо льдом. Сам отец становился похожим на сторожа или на Деда Мороза, а рыбешки его были заледеневшими и некрасивыми.

Зимой же из-за меня погиб наш дворовый пес Тарзан, похожий на кавказскую овчарку. Откуда-то в нашем доме появился котенок, и я вышел во двор, держа его на руках. И тут случилось страшное: добрый обычно Тарзан с рычанием бросился ко мне, пытаясь добраться до котенка, я в ужасе бросил его и увидел первое в моей жизни убийство. А потом отец и милиционер стояли в конце двора, Тарзан убегал от них по огороду, милиционер дважды выстрелил, и матушка увела меня в дом.

Запахи стружек – отец столярничал и сам делал из некрасивых досок настоящие стулья, лавки, стол и много чего еще, и в мастерской, устроенной в сарае, стоял запах древесины и красок; мне нравилось что-нибудь строгать и казалось, что отец напрасно беспокоится: да не поранюсь я рубанком или фуганком, просто хочется побыстрее самому научиться превращать доску во что-то полезное и красивое.

В том же столярном закутке он сделал мне городки, каждой бите мы присвоили имя, и я с друзьями играл в них в любое время года.

РОДНАЯ РЕЧКА

Весной мы с отцом смолили лодку, стоявшую во дворе, и она заранее пахла рекой, кувшинками и лилиями.

Летняя речка Воронеж была совсем другим миром, чем дом, двор или улица, и каждое плаванье на лодке было путешествием в другое измерение, в котором сквозь толщу воды видно дно, узоры водорослей, пугливых рыб, разбегавшихся от нас, как стайка мальчишек. Хотелось туда, плавать вместе с ними по лабиринтам причудливых водорослей, и порой мне это снилось, как и летание во сне.

Под бугром над рекой был песчаный пляж, куда мы ходили купаться. А напротив пляжа – остров, и туда можно было перейти вброд, поднимая руки с одеждой, потом, по колено в воде, по тропе через заросли тростника. На фоне желтого песка там плавали не только мальки, но и рыбы побольше – плотва, красноперки и окуни; мы забрасывали удочки перед собой и видели, как рыбы подплывают к крючку и дергают наживку. Рыбалку на острове я не помню, а тропу – очень. Я б и теперь по ней погулял.

Однажды мне под коленку присосалась большая пиявка, а я не чувствовал ее. На берегу мальчишки закричали: глянь, глянь! – и я ужаснулся, стал отрывать ее, и никак, а потом из крошечной ранки потекла кровь; я залепил ее листом подорожника – средством от любых порезов и ран у мальчишек, но кровь еще долго сочилась по ноге. А пиявку ту мы с мальчишками забили насмерть концами удочек. Вот, других пиявок в своей жизни я и не помню.

…С соседским мальчишкой мы шли по разные стороны улицы и швырялись друг в друга камнями. Один из них попал мне в глаз; лишь много позже я понял, какой бедой это стало для отца и матери, они возили меня к врачам в Воронеж, и глаз остался цел.

Еще мы ходили на футбол; команда Рамони называлась, как и воронежская, «Труд», и один игрок, который часто «обматывал» соперников, мне особенно нравился, а главный бомбардир, популярный у мальчишек, нравился меньше. Много позже, играя в дворовой команде «Алмаз» на «Кожаный мяч», я и сам любил «обматывать», но истоков этого не помнил.

А осенью машины возили по улице свеклу на Рамонский сахарный завод; машины трясло, и свекла иногда падала, но мы лихо цеплялись за задний борт полуторки и сбрасывали добычу. Подбирали и несли ее домой – просто, мол, собрали на дороге. Еду в семью принесли. И с удовольствием ели потом сладкую пареную свеклу.

Но главным лакомством на улице был кусок хлеба, смоченный водой и посыпанный сахаром. Выйдешь с ним, и кто-то наверняка подбежит с криком: «Сорок восемь – половину просим!» И надо успеть раньше крикнуть: «Сорок один – ем один!» Но потом всегда делились: одному ж неинтересно есть. Да и жмотом быть не хотелось.

У друга моего детства Валерки в доме был земляной пол. Теперь это кажется экзотикой, а тогда такой дом по сравнению с землянками был большим благом.

ПЕПИН-ШАФРАН И ВОРЫ

Отец и мать посадили юные яблони и ждали, что теперь у нас будет свой сад. Однажды на них появились первые завязи, а потом и крохотные плоды – дети яблок сорта пепин-шафран.

С первым урожаем случился казус. Когда яблоки были уже с мой кулак, родителям пришлось оставить меня дома одного. Они боялись, что я уйду гулять и потеряюсь, и решили меня напугать. Сказали, что поручают мне очень важное дело: сад сторожить. Мол, ты уйдешь, а воры увидят, что никого дома нет, залезут в сад и все наши яблоки украдут. Так что никуда не уходи, по двору гуляй или в саду, а потом и мама вернется.

Я сидел на крылечке и старался не думать про воров. И у них наверняка есть мешок; он-то пугал меня особенно. И жалко было, что, может, воры сейчас рвут наши яблочки, а я сижу здесь. Потом отец скажет: а еще мужчиной называешься!

В общем, когда мама вернулась, рядом со мной на крыльце лежала горка сорванных, но спасенных яблок – вот, ни одного не украли!

Вечером отец пришел с работы и очень огорчился. А потом сказал: ну ничего, малыш, ничего. В следующем году обязательно соберем с наших яблонь первый урожай.

Яблок сорта пепин-шафран я не встречал уже много лет; они остались где-то там, на дне колодца времен.