Фигура высшего пилотажа
Директор областного художественного музея им. Крамского, искусствовед Владимир Добромиров относится к тому славному разряду людей, которые помогают жить – точно знаю, что не мне одной. Потому что самим фактом своего существования (которое легко приравнять к служению) доказывают: какие бы времена ни царили на дворе, сколь безрадостно ни складывались бы социум и быт – место празднику всегда найдется. Ведь в шаговой (для большинства горожан) доступности – великие произведения искусства, которые никогда не перестанут вдохновлять и удивлять.
Сегодня Добромирову – шестьдесят пять! С «круглым» днем рождения, уважаемый Владимир Дмитриевич, дорогой Володя! А подарок, уж извини, – не тебе, а от тебя (читателям): сегодняшняя беседа с «Берегом».
Средство духовного сопротивления
– Володя, в твоем случае «искусствовед» – не специальность, а явление. Но поверим гармонию алгеброй: 65 для профессионального искусствоведа – рубеж, не отменяющий возможности новых открытий? Или наработки и устоявшиеся вкусы уже выстроили герметичную систему, «непроницаемую» для новых элементов?
– Не думаю, что совсем уж большие открытия – впереди. Потому что система, о которой ты говоришь, построена, скажем так, на нескольких китах. И эти «киты» замкнули круг: все, что находится вне его, я рассматриваю изнутри сложившейся системы. Что-то могу включать в нее, что-то – совершенно беспощадно отторгнуть. Потому что уже научен: искусство есть средство духовного сопротивления обстоятельствам, подавляющим человеческую личность. И даже человеческую жизнь.
– Что, по-твоему, включает понятие искусства?
– Создание непременно образного произведения. В котором не тиражируются болезненные ощущения, которое звучит жизнеутверждающе. Если мои впечатления от произведения описываются так – включаю его в свою систему ценностей. Если есть сомнения, или это – просто никак, или на уровне ремесла, – отвергаю. Хотя, конечно, не исключаю, что какие-то открытия еще могут быть. Потому что даже в собраниях нашего музея – много авторов, о которых мы знаем очень мало.
– Ты говоришь об открытиях на уровне отдельных имен? Или – концептуальных?
– Прежде всего, наверное, на уровне имен. Хотя, возможно, какие-то художники могут быть раскрыты и в масштабе концептуального явления. Тут сложность в том, что нас, сотрудников музея, – мало. А работы – много. Поэтому она делается не так быстро, как хотелось бы.
Интуиция, однако
– На взгляд со стороны – наоборот: кажется, что ты за время своего директорства успел уйму дел переделать. И творческих, и административных, и хозяйственных.
– Наверное… Но тут, правда, очень, очень много всего. Один бумагооборот, необходимый музею, чего стоит; как бы мы ни считали эту работу второстепенной – без нее не обойтись. Хотя я всегда говорю своим коллегам, что о нас будут судить по тому, что мы сделали помимо этой суетной работы… А дальше – что получается? И циклевка паркета – очень важное дело, и издание книги – очень важное дело, и создание новой экспозиции – очень важное дело… Динамика современной жизни такова, что чем больше делаешь, тем больше сделать надо.
– Раньше было по-другому?
– Раньше практиковалось другое отношение к музейным фондам. Информация о них была как бы для служебного пользования, скрывалась. Что хранится, сколько, как, чего; ясности не было. А одной из наших теперешних задач является популяризация именно музейных фондов. Поэтому мы очень стараемся вести активную издательскую деятельность – чтобы показывать то, что не попало в экспозицию. Там ведь – далеко не все экспонаты; очень много вещей скрыто от глаз посетителей.
– Где-то я «вырвала» фразу: «работа искусствоведа похожа на работу сыщика». Ты ее как прокомментируешь?
– Соглашусь. Искусствоведу нужно иметь чутье, интуицию; представь себе, что те авторы, которых мы собирали в далекие восьмидесятые годы, тогда были не то что не популярны – даже известностью похвастать не могли. Некоторыми было даже весьма небезопасно заниматься. Считалось, что их стиль противоречит реалистическому направлению в искусстве. Но я, тем не менее, чувствовал: это – настоящее. Те же Романович, Лобода, Семенов-Амурский, другие художники – московские и воронежские. Приходилось проявлять настойчивость. Поскольку у прежнего руководства этой самой интуиции не было: людям казалось, что я преувеличиваю, «перегреваю». Но когда перечисленные авторы вышли из безвестности на уровень Института искусствознания, конференций в Третьяковской галерее и Русском музее, попали на крупномасштабные выставки самых главных музеев страны – передо мной извинились. Сказали: «Да, тогда ты зрил в корень…»
Чувства и открытия
– Наличие интуиции, позволяющей распознать настоящее искусство, и есть высший пилотаж искусствоведения?
– Думаю, да. Можно, понимаешь ли, обложиться книгами, прочитать целую библиотеку – и ничего не открыть и ничего не заметить. Подобно тому, как на полке стоит том к тому, прочитанное «простоит» в голове – и никак не скажется на работе. Поэтому тут, кроме знаний, должно быть все-таки еще что-то, как-то озарять. А главное, наверное, свойство искусствоведа, музейщика – неравнодушие к предмету.
– А общая эрудиция?
– Она не помешает. Но никто из нас не развит в той мере, в которой хотел бы. И образованность даже высокой степени должна основываться еще и на чувстве. Можно ведь быть просто начетчиком, оставаясь рациональным, холодным. И, в конце концов, только расклеивать ярлыки с названиями «измов»: это самое последнее дело. А чувства позволяют делать открытия. Одухотворять процесс.
– Существует ли для тебя единый подход к оценке произведения искусства – не обязательно изобразительного?
– Он должен быть. Нужно отличать ремесло от искусства. Вернее, художничество от ремесленничества.
– «Должен быть» и «есть» – разные вещи.
– Я всегда много размышлял на эту тему – об искусстве, опять же, как средстве духовного сопротивления. Пикассо говорил, что искусство не есть бездумное украшательство интерьеров. Это оружие борьбы за жизнь, оружие защиты от врага и оружие нападения на врага. То есть искусство должно быть мерой очень и очень действенной. А признаки его – присутствие образности, защита человека. Со временем о таких вещах уже не думаешь, они воспринимаются интуитивно: да, это так. А вот то – никак.
Прохладно и с подозрением
– Предположу, что и утешительная функция искусства для тебя очевидна?
– Наверное, да. Российское искусство имело и такую тенденцию развития – благодаря ей мы стали существенно отличаться от искусства Запада. Оно свои картины привело к цветовому пятну в интерьере. У нас же традиционно, еще от иконописи идет идея милосердия, утешительства, которая перешла в искусство передвижников. И – даже тех художников, которые сюжетную живопись отрицали. А считали содержанием живописи цвет и свет, который исходит от картин. Если он исходит – это уже мера защиты… Для художника главное – не подтолкнуть человека своим пессимизмом к черте, из-за которой уже не возвращаются.
– А мне казалось, ты любишь накаленное искусство…
– Накаленное! Но – крепкое, сильное. И жизнеутверждающее.
– К явлению, называемому «современным искусством», как относишься? Прохладно или с одобрением?
– Именно прохладно. И с подозрением. Потому что люди, называющие себя современными художниками, не знают, на каких проблемах сосредоточиться. Они утверждают, что искусство не должно заниматься прекрасным. Должно подчеркивать незначительность человека, потому что он не может достичь величия, быть совершенным. В большинстве своем современное искусство, к сожалению, сводится к приколу: если смешно – значит, уже интересно и хорошо.
Выразить время
– Есть ли в живописи те темы и жанры, которые не имеют шансов тебя впечатлить?
– Меня не интересует, например, ни тематическая картина, ни историческая. Не знаю, прав я или неправ, но иногда нахожу «поддержку» у серьезных авторов, которые говорят: историческая картина всегда врет. Она всегда надуманная. Но, в принципе, я не отвергаю ничего: все может быть исполнено на должном уровне – взять того же Ге, «Царь Петр допрашивает Алексея Петровича». Эта картина полна правды: там – столкновение двух мировоззрений, двух поколений. Возникает высокая идея, которую можно рассматривать с точки зрения образности и т.д. Но таких художников мало. Раньше ведь вообще подобные работы были исключительно заказными.
– Ну как же – целая индустрия трудилась.
– Да, и причем везде – совершенно одинаковая. В какой бы город и даже в какую бы страну ни попал – повсюду было одно и то же. Как будто не выходил из родного выставочного зала воронежского Союза художников. Единственно, где отличались такие работы от прочих – это в Прибалтике… Так что в любом, думаю, жанре можно работать интересно; главное в искусстве, которое создается здесь и сейчас – способность художника выразить ноту, на которой звучит его время.
– Если ты не против – хватит о службе. Как собираешься отмечать юбилей?
– Как решат коллеги, так и будет. Пока же я очень признателен сотрудникам Никитинской библиотеки, которые уже отметили сегодняшнюю дату организацией выставки моих публикаций в краеведческом отделе. И подготовили библиографический указатель статей, которые я написал за период с 1979 года по настоящее время.
– Дай Бог, Володя, чтобы этот указатель «прирастал» новыми пунктами: каждое твое выступление – пища для ума, вкусно приготовленная и красиво сервированная.
