Высокие отношения

Отношения живописца Евгения Буракова с родным Воронежем высокие в прямом смысле слова: портрет города – а именно на таком определении настаивает директор галереи «Х.Л.А.М.» Алексей Горбунов – художник пишет с высоты птичьего полета. Располагается на собственном балконе, вооружается необходимой для работы атрибутикой – и вперед.

ернее, по сторонам: поглядишь направо – увидишь кусок Плехановской вокруг да около так называемого Красного гастронома (дом Вяхирева, построенный сотни лет назад), бросишь взор налево – раскроются перед тобой окрестности «Детского мира» (раскадровка последних получила от автора емкое название «На Москву»).

«Х.Л.А.М.» открыл приглашенной общественности не только персональную выставку Евгения Буракова под названием «Балкон и жизнь», но и (чуть раньше, на коллективной выставке) – его самого. Личность, замечу, прелюбопытную; пообщавшись с художником накоротке, я вся измучилась: кого он мне напоминает? Причем очень сильно. Услышав за своей спиной «ну, вылитый Мамонов», успокоилась наконец: конечно же! Бураков не только внешне на эту персону смахивает с подобием родного брата – он, кажется, и по мироощущению совпадает с удивительным Петром Николаевичем.

С  импрессионистическим приветом

«Всю жизнь художник Бураков писал с балкона этюды, – сообщает устами самого Евгения полиграфический раритет, выпущенный в ознаменование выставки. – Когда жизнь прошла, галерея «Х.Л.А.М.» поручила худ. Буракову написать их заново. Худ. Бур. и в настоящее время продолжает находиться при исполнении поручения. Независимо от Х. Буракова, еще не зная о нем, так же поступали нередко художники XIX в. н. э. – так называемые импрессионисты (писали с балкона)…»

По стилистике отрывка видно: автор – большущий оригинал. Его живопись (на первый взгляд – подчеркнуто реалистичная) – прямое тому доказательство. Я не только ракурс показа имею в виду: работы Буракова самоценны прелестной непосредственностью, доказательным таким (в силу ощущенческого богатства) «ячеством». Профессионалы называют это драгоценное свойство отношением к натуре, передающим личный взгляд на вещи. Но как же часто, однако, хваленый «личный» несвободен от общепринятых вариаций на тему – причем носитель его даже не понимает, что это так. И до хрипов в горле пытается доказать обратное, чему примеров – лес густой…

«Какое-то легкое пламя…»

Любой зритель, опять же, ищет в чужом творчестве нечто свое, переживаемое собственной душой. Которая часто и для обладателя – потемки. А такие люди (художники), как Бураков, способны открыть человеку себя самого; оказывается, вот это, «схваченное» этюдом настроение, ты испытывал, проходя позавчера мимо «Красного»! И именно такое же, как у Буракова, небо висело над этим настроением. И усугубляло его, и оправдывало – точно так же, как на плоскости картины, за которую (плоскость) Буракову удалось заглянуть. И вытащить оттуда «какое-то легкое пламя, которому имени нет».

Еще момент обозначился – вдруг, но вряд ли случайно: местные художественные параллели. Хожу по выставке, проникаюсь ее атмосферой – и понимаю: подобные открытия на клеточном уровне я уже переживала. И даже знаю, в связи с кем – с замечательным писателем Евгением Дубровиным (у него, между прочим, есть повесть «Билет на балкон») и коллегой Буракова, художником Иваном Борисовичем Вороновым – уже, к глубокому моему сожалению (потому что это – личная утрата), покойным. Те же умные намеки на безумье этого мира, то же ненужное большинству «ныряние» за плоскость. И та же, свободная от канонов, простота фразы (литературной, живописной), которая граничит с косноязычием и буквально разит естеством переживаемого мига. Это называется – талант, но не только; в одиночку таланту, без помощи адекватной (или неадекватной) человеческой сущности, свободной от желания нравиться кому-то великому, условностей этого мира не превозмочь.

В воздушном ритме

В Буракове понравилось все. Композиционная непредсказуемость (и обоснованность одновременно: взгляд с балкона – это, в любом случае, данность, заданность). Несколько заторможенная ритмика. Особой чуткости геометрия линий, часто неуклюжих (здесь прелестное косноязычие – самое, может, отчетливое). Чуть утрированная (не без заявленного импрессионистического флера) палитра. И – несуетная, хотя по определению сиюминутная, философия творчества. Или жизни? Не знаю.

Компоненты, необязательные на первый взгляд и даже вольные (тут, пожалуй, главная роль – у «раскраски» картинки), увязаны в жесткую систему. И если чего и можно ей пожелать, то только еще более резкого проявления, но ни в коем случае не стилистической коррекции; пропадет очарование, без которого пропадет все остальное.

Патриотический пункт тоже со счетов сбрасывать не будем: это важно. «Город начинается не с вокзала – это для приезжих, приезжающих, – пишет в предисловии упомянутой книжицы искусствовед Елена Ермакова. – Свой город начинается с вида из окна или с балкона… Особенность этой выставки – в ее топографической определенности, точности, конкретности… Обаяние этюдов – в передаче такого знакомого ощущения городского воздуха, окрашенного фасадами, кронами, асфальтом, пылью, солнцем, влагой дождя или тающего снега, воздуха, рассеченного ветвями деревьев… С одной стороны, это реальность: мы видим то, что уже есть на холсте и картоне, а, значит, уже отодвинуто в реальном времени. Но с городскими мотивами, как и с портретами, происходит еще что-то. Появляется ощущение времени исторического, где меняется темп, меняется ритм, воздух движется иначе…»

Многоуважаемый шкаф

Выставку оформили в русле доброй «хламовской» традиции: представил Бураков этюды середины восьмидесятых – обстановку воссоздали соответствующую. Раздали счастливым зрителям пломбир, выложили на праздничный стол горку плавленых сырков и булку – и те, и другая, естественно, «городские». Здесь мелочей не бывает. Но главным «угощением» был все-таки Бураков, да простит мне Евгений это гастрономическое свободомыслие.

– С Женей Бураковым познакомился во время учебы в художественной школе, – вспоминал арт-директор «Х.Л.А.М.а» Сергей Горшков. – В 12 лет он знал фамилии многих художников, знал кое-что о цветовых отношениях и о том, как надо рисовать и лепить. Он был знаком с работами русских и французских импрессионистов, использовал их открытия в своей работе, за что был восхваляем Романовской, а с Виктором Донским даже вступал в полемику по поводу цветового и композиционного решения пейзажа. Одним словом, Женя Бураков был вундеркиндом. Многое из того, что другим давалось с трудом, ему дано от Бога. Отличительная черта художника Буракова: много работая, он практически не участвовал в художественных выставках. Долгое время складывал свои работы на шкаф, за шкаф, под шкаф. Наши друзья, неоднократно посещавшие Воронеж и приходившие в гости к Буракову, ползали на коленках, заглядывая под диваны и шкафы, получая при этом эстетическое удовольствие от живописи. Среди ползавших на коленках можно перечислить имена теперь уже знаменитых художников…»

Далее следовал «список», к которому я, если можно, присоединюсь – исполненная уважения к «вундеркиндству» Евгения Буракова. Которое с годами окрепло. Ave!