Какая дикость!

Невероятное, но – очевидное: тамбовского художника Николая Карпецкого по прошлогодней выставке в «Нефте» я не запомнила. Не прозвучала та экспозиция, в подкорке не отложилась. А вот нынешняя, открывшаяся в последний день октября в галерее современного искусства «Х.Л.А.М.», произвела сильное впечатление.

Ну, артист!

Цыганские мотивы органично вписаны в мироощущение этого человека. Недаром специалисты называют живопись Карпецкого преодолением несвободы: художник – цыган, а представители этой народности за свободу, как известно, отдадут все. Вот и завораживают приманчивой, сгущенной страстностью пейзажи с вечерними улицами и вольными конями в поле, «деформированные» композиции с женщинами в шляпах, натюрморты с пустыми бутылками и, конечно, рыба. Написанная настолько экспрессивно и образно, что напоминает мифический персонаж: вроде еда, но хочется не съесть, а рассмотреть...

Николай Карпецкий родился в Мичуринске в 1946 году. Сын знаменитой цыганской певицы Тамары Степной, он еще в детстве научился играть на гитаре, петь, танцевать. Мир взрывных страстей, испокон веков сопровождавших цыганскую культуру, стал той питательной средой, которая в будущем сделала из него живописца, хотя мальчику предрекали артистическую карьеру. Было дело, он даже ездил с гастролями в составе цыганского ансамбля. Но когда семья перебралась из родного Мичуринска в Тамбов – стал посещать изостудию Дома пионеров и детскую художественную школу.

Одаренный юноша без труда поступил в Пензенское художественное училище. Но, проучившись год, вернулся в Тамбов; с тех пор и живет «свободным художником». «Не беспокоясь, – свидетельствует пресс-релиз, – о своем положении... В ответ на снисходительное отношение тогдашних мэтров (в пору возвращения в Тамбов – прим. авт.), он улыбался и естественным образом игнорировал каноны соцреализма. Карпецкий продолжал «уродовать» натуру, высвечивая при этом ее эмоциональную сущность напряженным локальным цветом...»

Директорский интерес

Когда встречаешься с автором, выламывающимся за рамки общепринятого, возникает потребность услышать о нем из первых уст – если не от самой персоны, то от людей, ей близких. Поэтому фрагменты эссе о художнике тамбовской поэтессы Нины Измайловой – его давней знакомой, если не сказать по­други – будут кстати.

«Лет 40 назад среди летней гуляющей публики (женщины в пестром, а мужчины в серо-коричневом) можно было встретить одинокого молодого человека, на котором невольно спотыкался взгляд. Снежно-белый костюм безукоризненно облегал фигуру, сабо на толстой платформе еще больше подчеркивали его необыкновенную, почти миниатюрную стройность. Изящные кисти рук и, наконец, лицо – смуглое, непривычной для россиянина арабской красоты с карими миндалевидными глазами. Остается добавить иссиня-черный блеск густых волос – и перед вами молодой Николай Карпецкий шестидесятых. Весь его облик чем-то напоминал натянутую тетиву лука или мерцающую во тьме свечу».

В воронежский «Х.Л.А.М.» Карпецкий попал благодаря интересу директора галереи Алексея Горбунова.

– Старожилы «Х.Л.А.Ма» знают, что галерея в своей выставочной политике делает шаг и вверх, и вниз, и в сторону, – поясняет Алексей Юрьевич. – Важен географический аспект этой выставки. Если Липецк представлен в Воронеже очень хорошо – у нас выставлялись Юрий Татьянин и Сергей Бугровский, то тамбовского художника здесь никогда не было. А когда я слышал слово «Тамбов» – за ним всегда следовало слово «Карпецкий». И – дальше – слово «цыган». Это интриговало. И я воспользовался предложением съездить в Тамбов, к Анне Николаевне Галкиной, истовой собирательнице и помощнице Карпецкого. И не пожалел об этом. К современному искусству я творчество Карпецкого не притягиваю, не привязываю. Не считаю нужным. Просто захотел познакомить себя и вас с интересным автором, который, что тоже симпатично, работает в обход Союза художников.

Эффект – на поражение

Знакомство с таким уникумом грех не продолжить. Воспоминания Измайловой – с того места, когда она волей случая впервые гостила у Карпецкого – нам в помощь.

«Дом оказался рядом, у реки. Кухонное оконце выглядывало в тесный двор, за которым тихо плескалась Цна, а две небольшие комнаты буквально врезались в крутой берег, и малюсенькая полоска окна мутно белела под самым потолком. Мать Николая встретила нас с такой приветливостью, словно мы были сто лет знакомы, и я почувствовала себя как дома.

Тут явились на столе горячая картошка, лук и соленые огурцы; кто-то сбегал за хлебом и вином, и началась немудреная трапеза. Хозяйка дома показала старую афишу, на которой значилось, что Тамара Степная – исполнительница цыганского романса. И сама она молодая стройная красавица в черном платье до пят. Впрочем, она и оставалась красавицей, несмотря на возраст. А я тем временем разглядывала две попавшиеся на глаза картины Николая – автопортрет и «мимы». Вторая особенно поразила меня. Монохромная желто-коричневая гамма. На холсте – вечные странники Арлекин и Пьеро. Их тонкие руки изломанным жестом как будто ограждаются от чего-то, в переплетении длинных пальцев – неизъяснимая тоска. Отрешенные восковые лица смотрят мимо зрителя, словно боясь узнать в нем себя…»

Подтверждаю, да: у многих работ Карпецкого – именно такой эффект: они поражают. Тем самым буйством чувствования, его накалом и драматургией.

Недолго думал

Помогал вникать в выставку в «Х.Л.А.Ме» один из ее тамбовских организаторов – Олег Даутов. Он рассказал, что Анна Галкина – не просто поклонница творчества Карпецкого; ее семья не раз вытаскивала художника из непростых жизненных ситуаций. В благодарность за отношение ряд вещей Карпецкий подарил Анне Николаевне; «у многих выставленных здесь картин на обороте подписано «Анюте», – свидетельствовал Олег. И посоветовал заинтересовавшимся посмотреть самую большую коллекцию Карпецкого – порядка пятисот работ – в Интернете; «В Контакте» есть соответствующая группа. Не художник ее создал; Олег подчеркнул, что «ничем, кроме собственно творчества, Карпецкий не занимается. О названиях работ не заботится. А о выставках, которые устраивают друзья или энтузиасты, иногда даже не знает – ему это безразлично».

Как, впрочем, безразличны и прочие амбициозные радости. Чтобы это доказать – вернемся к Нине Измайловой. Она пишет, что однажды, в 1989 году, «застала всю семью за сборами. Оказалось, что театр «Ромэн» предлагает устроить нашему Николаю выставку его картин в Москве!» Предыстория – давняя: даже на гастролях, куда мать брала Мику Степного лет с тринадцати, он не расставался с этюдником. Чем привлек внимание виртуозного скрипача Алика Якулова, племянника известного художника серебряного века Жоржа Якулова. «Он сказал: «Такой маленький, худенький – и какой огромный талант! – повествует Измайлова. – Надо ему организовать выставку в Москве, в театре «Ромэн». Директор театра Николай Сличенко очень доверял художественному вкусу Алика, и выставка состоялась. Алик стал первым покупателем, да и сам Сличенко был покорен сюжетами, особенно «лошадиной» темой, и стал обладателем десятка полотен. Заинтересовались художником и зарубежные гости – четыре картины прямо на выставке были куплены французами. А когда Николай вынес картины на Арбат, там его заметил уроженец Одессы Александр Шихман, врач и потомственный коллекционер. Он приобрел несколько картин для своей галереи в Оклахома Сити. А в 1991 году неожиданно пришел из-за океана контракт, обеспечивающий Николаю с семьей место жительства и работу в США. Думал Коля недолго. Выпил сто граммов водочки, пропел знаменитую строку из послевоенной песни: «Хороша страна Болгария, а Россия – лучше всех», да и порвал контракт в самом буквальном смысле. Так и закончилась предполагаемая Шихманом «американская мечта» российского художника. Он остался в Тамбове...»

А теперь вот, получается, и в Воронеже.