Чем лучше, тем хуже

Решение дирекции Платоновского фестиваля показать спектакль Московского драматического театра им. Пушкина «Добрый человек из Сезуана» в постановке Юрия Бутусова первым номером театральной программы – абсолютно логичное.

«Добрый человек» москвичей справился с ответственным «поручением» на все сто. Мощный и страшный по мысли спектакль популярного режиссера Бутусова, внесшего свои смысловые «коррективы» в культовую пьесу Бертольда Брехта, актуализировал один из самых непреложных философских постулатов: чем человек добрее – тем он несчастней. Недаром мудрецы советовали: «не делай добра…»

Любой спектакль – эксперимент

Поучительная история проститутки Шен Те, неожиданно обласканной богами, но не поимевшей счастья от добросердечного отношения к миру, рассказана постановщиком с использованием свежего перевода брехтовской пьесы; его автор – Егор Перегудов. Спектакль изначально привлекал и «Золотой маской», полученной в нынешнем году исполнительницей главной роли Александрой Урсуляк, дочерью известного режиссера Сергея Урсуляка. Поэтому возможностью пообщаться с московскими артистами, в числе которых была не только удивительная Александра (актриса, оказывается, и впрямь грандиозная), но и ее партнеры, известные широкому зрителю по сериалам, пренебречь было бы неразумно. Александр Арсентьев, Вера Воронкова, Александр Матросов плюс композитор, автор музыки к спектаклю Игорь Горский и директор театра Анна Волк были готовы удовлетворить журналистское любопытство.

Для начала Волк подчеркнула: были в России – много где, но очень рады приехать на Платоновский фестиваль. А первый вопрос к гостям касался пьесы: чем классика привлекла театр сегодня, в пору разгула на сцене сомнительных экспериментов и непонятных эскапад?

– Попробую ответить, хотя я не очень с вами согласна, – откликнулась Александра Урсуляк. – Любой спектакль – это эксперимент. Потому что мы что-то проверяем, пробуем, начинаем с нуля, а чем все кончится – никто не знает. Если это, конечно, не какая-то франшиза, которая уже где-то когда-то была сделана. И мы, работая над брехтовской пьесой, не знали, чем это кончится – ни режиссер, ни актеры, ни, что самое интересное, руководство театра. Но люди оказались рисковые: потерпели-потерпели – и получилось так, как получилось. И мы очень счастливы такому итогу нашего эксперимента.

Как это есть по-русски

– Критика писала о вашем «Добром человеке» как о некоем прорыве. Но – спектакль спектаклем, а для каждого исполнителя – это отдельная, этапная работа. Так?

– По поводу прорыва мне тоже кажется, что есть тут какая-то правда, хотя я не очень люблю это слово. Лично у меня был, мне кажется, момент концентрации энергии. Именно тогда, когда моя энергия была неплохо сконцентрирована – и в жизни, и в профессии, в которой существую уже десять лет – случилась встреча с таким особенным человеком, как Юрий Бутусов. Который правильно все увидел. Которому это было интересно. И который очень заинтересовал меня – зерно упало на нужную почву. Отсюда – ощущение, что это прорыв. А на деле – закономерный итог моей жизни.

– Александра, в спектакле в вашем исполнении звучат зонги на немецком языке. Трудно пришлось с его освоением?

– Все затраты по немецкому стопроцентно оправдались. Но язык я, к сожалению, как не знала, так и не знаю, у меня в этом смысле все еще впереди… А что касается зонгов – нет, не было сложно. А было очень увлекательно, классно. Вообще, давать возможность режиссеру почувствовать что-то, отчего он получит «что-то» – настолько хорошо, что не замечается: трудно-нетрудно... Я учила зонги на съемках в Питере – переписывала с диктофона немецкую речь так, как слышу ее по-русски, русскими же буквами. Да еще надо было, чтобы это в рэп попало.

В ожидании волны

На слове «рэп» журналисты насторожились. И переадресовали внимание композитору Игорю Горскому, автору музыкального оформления «Доброго человека из Сезуана».

– Рэп и Брехт – как это понимать? И вообще, Брехт – музыкальный драматург?

– Если говорить конкретно о нашем спектакле – получилось, на мой взгляд, не совсем брехтовское кабаре. Потому что Брехт – общепринятый, которого ставят в Германии – намного легче. А Бутусова интересовала брехтовская поэзия, он был очарован и околдован именно ею. То есть увидел в Брехте не просто социального драматурга, но прекрасного лирического поэта. Неслучайно в нашем спектакле звучит стихотворение Гете: для Бутусова Брехт – поэт, сопоставимый по уровню с Гете и Шиллером, великими немецкими романтиками. И зонги для Бутусова – это не голос, это поэзия. А то, как Саша их исполняет, во многом определило направление спектакля. Где Брехт не традиционный, а лирический, поэтичный, прекрасный. Брехт о любви. Мне кажется, это очень важная новинка, которую почувствовал и привнес Бутусов в театр Брехта вообще. Где есть Муза, которая воплощает поэзию, благодаря чему произведение становится органичным. А не натянутым экспериментом. И зрители, даже не знающие потрясающего немецкого языка, вовлекаются в действо. Если же оценивать качество того, как это звучит, – Саша достигла такого совершенства, что знакомые немецкие музыканты слышат у нее мюнхенский акцент, который подчеркивает аристократизм немецкого языка и говорит о том, что это не просто копирование, а настоящее проживание. Очень большое достижение; для зрителя, по большому счету, должно быть все равно, какой текст произносится – гораздо важнее состояние произносящего. Вот благодаря музыке и немецкому языку возникает то неповторимое, чего не было до нашего спектакля.

– Но спектакль перекликается с прозой, скажем так, сегодняшней жизни...

– Конечно, перекликается, безусловно! Есть ощущение, что люди забыли какие-то вещи, самые главные, – согласилась с утверждением Александра Урсуляк. – Но я склонна верить в то, что не до конца и не все. Может, просто период такой. И когда-нибудь потом Землю накроет волна всеобщей любви.

– Вопрос Игорю Горскому как к руководителю ансамбля солистов «Чистая музыка», «живьем» исполняющему в спектакле музыку Пауля Дессау: ваш ансамбль – полноценный персонаж спектакля?

– Здесь – прямой отсыл к брехтовскому театру: Брехт, композиторы Пауль Дессау и автор «Трехгрошовой оперы» Курт Вайль жили одной творческой лабораторией. Где музыка и театр были неразделимы. Что-то подобное происходит в спектаклях Бутусова: музыка является способом выражения мысли. У Бутусова всегда музыка была еще одной театральной формой. Просто в «Добром человеке» – при желании театра Пушкина реализовать Брехта в полном его звучании, без какой-либо адаптации – появилась возможность добиться сплава музыки и драматического театра. И мне кажется очень интересным и современным именно тот театр, который сочетает в равных долях речь и музыку как способы существования; тогда он становится открытием. Равноправное существование слова и музыки – и есть, на мой взгляд, Брехт. И, наконец-то, тот Бутусов, у которого появился живой состав постоянных музыкантов; каждый из участников нашего коллектива – уникален. Каждый – солист, имеющий концертно-гастрольную практику. И каждый вносит в спектакль свою энергию. Поэтому музыка в спектакле не подчинена обстоятельствам актерского существования. Она просто направлена в ту же сторону, что и актерские линии. Бутусов ставил одну общую задачу – и мы все работаем на ее выполнение.

Убрать шелуху

– В какой мере интересен столичному театру провинциальный зритель?

– В волнительной! – откликнулся исполнитель роли Водоноса Александр Матросов. – Для спектакля очень полезно ездить по разным городам: это всегда другая площадка, другая акустика и так далее. С одной стороны, есть минусы: куча технических деталей, которые нам мешают. С другой – они же и провоцируют на то, чтобы с этим справляться. Так что любой выездной спектакль – экзамен. Который мы пока выдерживаем... А зритель везде разный. К примеру, были мы в Петрозаводске. Уже такие немножко благополучные гастролеры, сейчас, думали, вас сразим-поразим! А ничего подобного не произошло. Не знаю, какие мнения и ощущения были в зрительном зале, я там не сидел, но для нас его реакция после закрытия занавеса оказалась очень неожиданной.

– Спокойная?

– Сдержанная, скажем так, недоумевающая. И мы поняли, что расслабляться не стоит.

– А по ходу спектакля можно «вычислить», насколько успешным он окажется в итоге?

– Юрий Николаевич Бутусов предложил нам такое мерило – таймер первого акта, по которому мы понимаем, хорошо идет спектакль или не очень. Все мы, артисты, любим свое дело, и иногда это идет ему во вред: начинаем «распушать», «подробнить», «смаковать» какие-то куски. А если зритель еще и реагирует – уж извините-подвиньтесь! Я сейчас сыграю! И это мешает – особенно спектаклю, построенному по законам музыки и поэзии. Где речь порой идет о секундах, если не мгновениях. И если накапливается «мусор» – он тащит за собой всю махину спектакля... У нас было рекордное время первого акта – час тридцать две минуты. Потом они превратились в час сорок. А перед «Золотой маской» Юрий Николаевич еще с нами порепетировал и убедил: не надо ничего лишнего. Убрал всю шелуху, которой к тому моменту оброс спектакль, – и первый акт мы уложили в час двадцать девять. И, знаете, это работает!