Газета,
которая объединяет

Правильный барин

На большом экране – новая трактовка священной войны

Н.С. Михалков снял настоящий современный русский фильм. И большое ему спасибо – уже за это. Однако пинки режиссеру-барину приветствую, и объясню почему.

Знаменитые и премированные (Оскар, Большой приз каннского жюри) «Утомленные солнцем» образца 1994 года, с их незаемным электричеством, пробегавшим иногда между героями, были очень-очень далеки от своего времени. Барская усадьба; дикие репрессии; кумир, пожирающий своих «детей», – разве этим на самом деле жила страна тогда и живет сейчас? Такие темы актуальны только для кликуш и десталинизаторов, если по-честному.

Зато заключительная часть – о нашем сегодня и даже немного – о завтрашнем дне.

Хотя, как и положено по законам трилогии, третья часть больше соотносится/продолжает первую картину, а не вторую.

Митя (Меньшиков), с одной из тех «морд», что брали комдива в «УС-1», подъезжает прямо к окопам штрафбата, где героически воюет Котов. «Пойду-ка пройдусь», – по-бендеровски бросает через плечо, «морда» в ужасе: «Куда?»

Через минуту два заклятых врага (репрессированный комдив и энкавэдэшник) бегут бок о бок в смертельной атаке. «Ты чего, бл…, тут делаешь? – в первой же воронке расставляет акценты Котов. – Это ж моя территория! Сзади свои лупят, впереди – чужие, а здесь я тебя убью».

Но не убивает, жалеет для «родственника» геройской смерти. Однако тема своих-чужих и сопутствующей этим отношениям территории обозначена и становится ключевой.

«Когда слышу в телевизоре, как жирные телевизионные коты говорят «мы», склеивая всю страну в один колобок, хохочу», – читаю на днях у одного публициста, за которым пристально слежу.

Вот-вот, кто эти «мы»? Кого с кем тут произвольно сращивают и сколько вариантов этих «мы» существует?

Запойный жирный генерал (актер Мадянов, который в лучшие минуты начинает разговаривать голосом пьяного Лукашина из «Иронии судьбы»), чтобы прослыть круче своего предшест­венника, шлет штрафников в лобовую на бастионы ощетинившейся стволами цитадели. В окопе роптания. Не пойду, говорит один штрафник (Мерзликин), мол, лучше пусть свои убивают, чем немцы сочтут мудаком, согласным на бессмысленный убой.

Михалков-Котов его успокаивает: «ну, ты же знаешь, что у нас есть люди важные, а есть менее важные».

Сам Котов был очень важным – ВИПом, так сказать. «Друг Сталина» – выше ни один социальный лифт в стране не вознесет. Но комдива лишили чести, жены, дочери, «покоцали» (выражение Котова), смешали с грязью, превратили в насекомое, с точки зрения которого иногда подается картина. «Застрелюсь, но после войны», – вот жизненный план героя. Однако Митя, его злой гений, является на передовую с генеральскими погонами – родине снова понадобился ее легендарный сын, у родины – кризис.

– Вы, наверное, хотите спросить, за что вас тогда арестовали? И почему сейчас дали генерал-лейтенанта? – в своей манере задает вопросы Сталин (Суханов), на которые тут же отвечает. – За что и почему – это все неправильные вопросы. Правильный вопрос – зачем? Вас посадили за тем, чтобы вовремя выпустить.

Иными словами, чтобы угробил у стен цитадели 15 тысяч безоружных граждан, косивших от фронта в оккупации, а фотографии их трупов Сталин мог предъявить всем «отдельным товарищам», неправильно понимающим ситуацию.

Бред? Конечно, бред. А война вообще – не бред?

Кто-то пусть считает, что аутентичные фильмы о войне были сняты с Михаилом Ульяновым в роли Жукова, а по-моему, нет ничего дальше от войны, чем эти «кина» о гениальном полководце. А вот придумать некую темную крепость, которую нельзя обойти, а можно только разрушить силой отчаянья, боли и надежды – это правильная художественная трактовка священной войны. В «Цитадели» есть два-три места, которые вообще стоят половины советского и всего постсоветского кино вместе взятых (впрочем, настоящего русского кино за 20 минувших лет – кот (не Михалков) наплакал).

Неудивительно, что отечественный зритель разучился смотреть. Однако его спесь выросла обратно пропорционально внимательности. Ругать или восторгаться – просто разные регистры заклинило.

Например, принято восторгаться первым фильмом, однако разве он не травмирует психику нормального человека? Пели, смеялись, а затем – жуть кромешная и немотивированная. «Цитадель» – это сюжет иного рода. Наподобие того, что поведал как-то любитель «закрытых показов» Гордон. Его родного дядю, прошедшего войну боевого офицера, приехали забирать люди на воронке. Но офицер снимает с предохранителя пистолет и сам уничтожает ночных визитеров. Потом какое-то время скрывается – и возвращается победителем. Почему такие сюжеты у нас не приживаются, а?

Идиоты пусть продолжают интересоваться совпадением патронов и погон с историческими аналогами.

Тем, кто не взлелеивал свой мир буквально на ладошке; не терял его вдруг и безвозвратно, а потом также вдруг не возрождался из пепла – ничего и никогда не понять в «Утомленных солнцем. Цитадель». Предлагаю упростить историю до минимума. Никакого Сталина нет, он – олицетворение части подсознания русского человека, особенно – человека во власти, барина. Вдруг этот человек той власти лишается (общее место для России), но не погибает, а, пройдя сквозь чистилище/«предстояние», возвращается в свой потерянный рай. Он видит, что его утонченная жена – всего лишь баба (впрочем, кто ж за это в нее бросит камень?). Видит мерзость запустения, реченную через пророков. И понимает, что ответственны за все не «отдельные товарищи», а лично – он, царь этого взлелеянного на ладошке мира.

Атака в начале фильма, атака – в конце, но какие разные. В первой: впереди зло и позади тоже зло, а посередине – загнанные люди. Во второй каждый сам решает – оставаться дальше подонком и мразью или ухватиться за тот самый последний шанс обрести достоинство.

Как обычно действует в кризисные времена Власть? Она говорит: «соберем все силы, затянем пояса, накажем и перестроим – короче, вперед на амбразуру». Это срабатывает до поры до времени. Пока не наступает момент, когда первый обязан уподобиться последнему, взять в руки дрын и в одиночку выйти против вооруженного до зубов зла, не ища ничего, кроме честной смерти.

Тут-то, предполагается, и наступает черед чуда. Хотя чудо происходит раньше, когда русский барин берет на себя ответственность.