Мечта о деревне,

Заповедный лес на реке Усманке под Воронежем – последний на границе донских степей. Он слабо шумит, прохладный, в запахе трав, но стоит выйти на опушку – и в лицо ударит жаром, резким светом, и до последнего края земли откроется степь, далекая и ветреная, как море.

В степи, недалеко от старого липового парка, поблескивает в отлогой балке маленькая река Каменка. Она почти пересохла. Только в небольших бочагах налита чистая прогретая вода. По ней шныряют водяные пауки, а на берегах сидят и тяжело дышат – никак не могут отдышаться от сухой жары – сонные лягушки.

Я приходил на Каменку. Подымалось солнце. Блестела росистая степь. Вокруг не было ни души. Даже самый зоркий глаз не мог бы заметить никаких признаков человека…

Это – начало очерка замечательного русского писателя Константина Георгиевича Паустовского. Под названием «Воронежское лето» очерк этот полвека назад был напечатан в журнале «Новый мир», а впоследствии вошел в полное собрание сочинений классика.

Уроки Паустовского

Прост, бесхитростен сюжет повествования. Стоило Паустовскому закинуть удочку, как тотчас из балки выныривали босоногие мальчишки. Они, сопя, выстраивались за спиной писателя, и дружный клев тут же прекращался наглухо.

Чтобы откупиться от мальчишек, Константин Георгиевич раздал каждому из них по золоченому крючку. И – тут началось! Стали появляться за спиной новые мальчишки. Еще издали кричали:

– Дяденька, дай крючка!

Паустовский понял, что совершил грубейшую ошибку. Надо было предпринимать что-то более решительное. И вот на следующий день, когда мальчишки опять, сопя, окружили Константина Георгиевича и рыба перестала клевать, он сказал мрачным голосом:

– А вы знаете, ребята, что за это полагается штраф в сто рублей?

– За что? – спросил самый шустрый мальчик.

– А за это, за самое… – загадочно ответил Паустовский.

Мальчишки переглянулись и, не спуская с удильщика глаз, начали медленно и осторожно пятиться. Так, пятясь, они прошли шагов тридцать, потом сразу повернулись и бросились врассыпную в степь.

Константин Георгиевич сам не менее мальчишек был поражен тем, что случилось. Он засмеялся. В ответ из-за кустов лозняка кто-то хихикнул. Там, уткнувшись лицом в росяную траву, лежали и тряслись от смеха два бело-брысых мальчика с длинными веревочными кнутами.

– А вы чего остались? – спросил Паустовский.

– Нам нельзя, – сказал мальчик постарше. – Мы пастухи. У нас стадо тут, за бугром.

– А если бы не было стада?

– Все одно бы не убегли, – ответил Федя (старшего мальчугана звали Федей). – Мы большие. А те – махонькие. Что им ни посули – они всему верят. Теперь забоялись. Долго не прибегут.

Так у Паустовского началась дружба с пастушонком Федей, который еще виртуозно умел собирать стадо, пиликая на своей дурочке, сделанной из прибрежного тростника. Как все пастухи, этот Федя знал всякие травы, цветы и любил о них говорить. Паустовский тоже знал кое-что о растениях. Но здесь, под Воронежем, было много таких трав и цветов, какие не встречались под Москвой. Поэтому писатель был очень доволен, что захватил с собой определитель растений. Он приносил с берегов Усманки, из заповедного леса охапки разных цветов и трав и определял их.

«Так постепенно, благодаря Феде, – писал Константин Георгиевич, – я погрузился в заманчивый мир разнообразных листьев, венчиков, лепестков, тычинок, колосьев, в мир растительных запахов и чистых красок. Моя комната стала похожа на жилище деревенского знахаря. Связки сухой травы висели на стенах, и лекарственный дух степных растений так прочно поселился в ней, что не мог вытеснить даже запах отцветающих за окнами лип».

Не зря старался Константин Георгиевич про все разузнать, что растет по берегам Усманки и Каменки.

– Будет дождь, – как-то сказал он Феде.

– Откуда вы знаете?

– По цветам, – и показал пастушонку на закрытые цветы.

– А зачем они перед дождем затворяются? – спросил Федя.

– Чтоб дождь не сбивал пыльцу.

– Откуда вы все это взяли? – очень удивился Федя.

– Из книг.

– Эх, если б я так-то знал! – признался Федя.

– Что ж? – поинтересовался Константин Георгиевич. – Перестал бы пасти коров? Уехал бы в Воронеж?

– Нет! – ответил Федя. – Я здешний. Мне тут привольно. Вырасту большой, сделаюсь председателем колхоза вместо Силантия Петровича, заведу у себя в деревне парники, цветы. Еще медовую фабрику открою.

Бегство в город

По очерку Константина Паустовского «Воронежское лето» я, будучи студентом Московского Литературного института имени М. Горького, написал курсовую работу. Смысл ее сводился к тому, что человек должен везде стремиться жить по призванию, по велению сердца. В таком образе жизни заключается величайший здравый смысл, потому что человек, живущий по своему сердцу, в согласии с матерью-природой, всегда – созидатель, обогатитель, художник.

Еще написал я о своей встрече с пастушонком Федей, мечта которого разомкнулась с жизнью. Не сделался он председателем колхоза вместо Силантия Петровича. Не завел у себя в деревне парники, цветы. И медовую фабрику не открыл. Лаптевку объявили неперспективным «населенным пунктом». Окна хат позабивали. А пойму у речки Каменки расплужили по самые берега.

Как-то здесь прошел ливень. Он длился около суток, и Каменка превратилась в бурный густой поток. Она уносила в течение нескольких дней смытые ливнем ломти классического чернозема, и, пожалуй, не было ничего страшнее этого зрелища опустошения земли.

Название воронежской речушки Каменка тоже исчезло с географической карты. И Усманка помутнела. Пойманная рыба все чаще припахивала от сточных вод химических заводов Воронежа и еще какими-то нехорошими городскими запахами.

Ломалась Природа. Ломались и людские судьбы. Многие уехали в город. Бросил Лаптевку и бывший пастушонок Федя. Я его разыскал на пыльных подъездных путях депо «Отрожка» с увесистой сумкой слесарного инструмента.

– Федя, – сказал я, – выходит, ты изменил самому себе?

– Выходит… – смущенная улыбка тронула его губы. – Как закрыли нашу деревенскую школу, так и я убег. Скучно мне сделалось. Для кого разводить парники, цветы? И ребятишек теперь в Лаптевке – раз, два и обчелся. Только разве дачные…

Когда я рассказал обо всем этом Константину Георгиевичу (я встретил его в скверике Лит­института), он опустил плечи, проговорил приглушенно:

– Может быть, это вам покажется странным, но такую концовку своего очерка я предвидел. Природу нужно не охранять, а сохранять. Как, например, вы сохраняете свой знаменитый Воронежский заповедник. Не количеством «зеленых патрулей» мы должны гордиться, а тем, сколько сбережено, приращено, выпестовано. Воспитание бережного, благоговейного отношения к природе не просто как к объекту потребления должно пронизать все наше экономическое, экологическое образование. Если каждый душой озаботится о красочном и свежем наряде земли, то никогда никому не станет Родина чужбиной. Я все больше убеждаюсь – неприбранная земля влияет точно так же на людей, которые вынуждены жить среди ее неприбранности. И – наоборот. Надеюсь, вы уловили этот подтекст в моем «Воронежском лете»?

Конечно же, я не только уловил подтекст, но и постарался потом еще несколько раз встретиться с героем очерка Паустовского, по-серьезному по-толковать: если человек зависит от природы, то и она зависит от него. Она сделала, он ее переделывает. Но как?

Огорчение от козы Мани

Поведал мне бывший пастушонок Федя, которого на вагоноремонтном заводе за его обстоятельность, за здравое понимание вещей стали величать Федором Ивановичем, как, обосновавшись в Отрожке, купили они с женой Олей козу Маньку, как стали попеременно выводить ее на свежую травку. Особенно разрослась мурава возле автомобильной трассы, и Федор радовался, как полнеет Манькино вымя, как все больше целебного козьего молока набирается в бидончик. Но смущало одно – Манька вместе с травой с удовольствием уминала повсюду разбросанные целлофановые пакетики, которые дурно могли отразиться на ее здоровье. Однако коза не показывала никакого виду, что целлофан ей противопоказан, и все продолжала дополнять им свое «меню». И тут Федор Иванович впервые задумался: а каким молочком награждает их Манька после таких выпасов? Может, после всего этого делается надой не таким уж целебным?

Не поленился отнести Федор Иванович бутылку с манькиным молоком в лабораторию местного рынка. И просто не поверил, когда получил данные анализа: молоко содержало опасный яд – окись углерода!

Популярно объяснили Федору Ивановичу, что ни в коем случае нельзя выгуливать скотину у дорог – концентрация окиси углерода от автомобиль-ных выхлопов здесь значительно выше допустимой нормы.

Впитывают всю эту «химию» и придорожная трава, и деревья. В пору цветения не спешит наведать эти места медоносная пчела: с металлическим привкусом духмяный цвет. И те же вездесущие бабули – охотницы до целебного – стороной обходят эти места.

Пришлось бывшему пастушонку Феде свою козу продать – последнее трогательное напоминание из той золотой деревенской поры. А свою распевучую пастушью дудочку подарил он внучке Даше.

До самой пенсии проработал Федор Иванович Смирнов на шумном вагоноремонтном заводе. Но смог завод разомкнуть его с памятью о деревенских цветах, травах, колосьях, которыми был наполнен когда-то его детский мир, которые с благословения писателя Паустовского стали солнечным лучиком в его жизни.

Такая вот романтика…

Дорожный велосипед Федор Иванович приобрел, чтобы, не дожидаясь маршрутки, почаще выезжать с внучкой за город, туда, где воздух не пропах чихающими авто, где можно вольготно полежать на луговой травке, любуясь проплывающими облаками.

Поинтересовался я как-то у Федора Ивановича: не читала ли его внучка рассказ Паустовского про воронежского пастушонка Федю?

– А то! – вскинул он голову. – Еще в первом классе по складам прочитала. Только, знаешь, – подавил он вздох, – попросила меня потом моя Дашутка показать ей «всамделишное», «некиношное» стадо. То есть свозить ее в мою бывшую деревеньку. Что ж – свез… Но не увидели мы там ни одной коровушки. Даже курочку с петушком не увидели. Совсем неинтересно городским дачникам возиться со всей этой живностью. И давненько перестал пастух играть на дудочке, собирать коров на луг. Да и должности теперь нет такой – пастух…

Знал когда-то пастушонок Федя всякие травы, цветы. А теперь, сделавшись городским жителем, стал он дотошно разбираться в тех продуктах, которые горожане покупают в магазине и которые все больше вызывают недоверие – столько в них всевозможных вредных для здоровья искусственных добавок! И молоко зачастую уже не назовешь натуральным – порошковое пьем.

И домашней коровушку теперь не назовешь – «фабричной» стала. Не надо теперь выводить ее на луг, на берег речки. Оснащен стандартный бетонный коровник всякого рода механизмами, приспособлениями, которые и кор-мят, и поят, и доят его стоялицу. Молоко, произведенное на такой «фабрике», Федор Николаевич не ставит ни в какое сравнение с тем сладостным, сметанным, какое в годы его деревенского детства приносила буренка с привольного заречного луга.

Ушел в прошлое мир трав, растительных запахов, чистых красок, увиденный Константином Паустовским у берегов нашей чудесной речки Усманки. Сменилась та романтика прозой жизни.