«Эта милость не для всех»

В понедельник, 27 мая, исполнится 40 дней, как не стало известной воронежской журналистки, много лет проработавшей в «Береге», поэтессы Анны Жидких. А на самом исходе весны, 31 мая, ей бы исполнилось 59 лет. По нынешним меркам, это возраст перезагрузки, новых планов, вдохновения и, наконец уже – полновесного, безусловного счастья. Именно так теперь чувствуют себя мудрые и состоявшиеся из тех, кому «хорошо за пятьдесят». И за шестьдесят. Анна Жидких была человеком состоявшимся и мудрым. И полновесно счастливым, если верить ее стихам.

Потому что все ее стихи, даже самые грустные, исцеляют почти мгновенно, с первых строк, как самый точный антидепрессант: «Долгожданная примета послезавтрашнего лета: этот праздник, этот снег. Эта милость не для всех».

Ее поэзия – тоже как особая милость не для всех. Для тех, кто способен проникнуть под оболочку обыденных, расхожих, давно надоевших вещей и разглядеть там настоящее, а не вожделенно-призрачное счастье. У Ани этот дар был, и она бережно и ненавязчиво, ведя по своим строчкам, обучает этому чутью каждого. Сегодня редакция публикует избранные стихи из ее последнего поэтического сборника «Соблазны».

Не в масть вечерок, ну да что за нужда

Давиться его чернотой?

Не вечна моя с межсезоньем вражда,

Раз осень была золотой.

А есть еще порох сгоревшей листвы,

Просторный четверг обложной.

И вечный восторг не сносить головы

До пятницы, где ты со мной…

***

Ожидание осени, звездной ее высоты,

Под какой вперемежку – надежды, вожди, кусты,

Вечность и детство, в которые впасть не грех

По старой памяти, сотканной из прорех.

Это пора квитаться с самой собой,

Где из-за каждой безделицы – смертный бой

С плотью податливой, мыслью неловкой, суетой

Мертвых нейронов, сердечной частотой…

Под листопадом парка пойдет на слом

То, что пугало и пряталось за углом.

Низкое небо, суровая почва и – вот те крест! –

Я никуда не исчезну из этих мест.

***

На исходе апреля болеет страна –

Угорает от слов, застает времена,

Где скупое теченье невскрытой реки

Поперек, навсегда и всему вопреки.

Это гонит в засаду свобода твоя,

Это соком подкожным струит благодать

В невозвратную осень, где верила я:

Взять – куда бесполезней, чем взять да отдать…

Упреждая поминок своих торжество,

К горлу тянется хваткой трехсуточный май.

Так кляни меня походя, ради всего –

Обличай, обвиняй, окружай, обнимай…

***

Мы те, кого вопрос квартирный

Испортил насмерть между делом.

В унынье малоконструктивном

Рисуем зиму белым-белым.

На затяжном ее пространстве

Бездомный прорастает город.

В его казенном постоянстве

Так глупо жечь сердца глаголом

Пусть ты учился на «отлично»

И «миру-мир» писал о мире –

С тем и слоняйся артистично,

Из края в край, на все четыре.

***

В дачной ночи, словно в кривом зеркале

Страхи вытягиваются и удлиняются.

Тьма своими бесстыжими зенками

Всматривается в меня и в лице меняется.

Кошка Кристи мирно кемарит в спаленке,

Небо веско молчит, а Земля вращается,

Я все меньше и меньше. Я такая маленькая,

Что душа в этом теле не помещается.

***

Еще три часа сна, Аня, спи, не бойся,

Заоконный тополь затих к утру.

Это ветер сник, он не будет больше,

Он ушел отлеживаться в нору.

На пространстве черном, меж полюсами,

Лишенными выраженья лица,

Я закрыта от мира тремя часами,

Герметичными, как скорлупа яйца.

Вот они протекают угрюм-рекою

Мимо жизни, где комната и кровать…

Я лежу с побасенкой за щекою.

Утро добрым не вышло. Пора вставать.

***

Ртутное жало температуры

Соки сосет из пасхальной недели.

Если б не сила литературы –

Впору загнуться в стерильной постели.

На беспокойства друзей замечаю:

Все хорошо, я обратно живая.

А за поступки свои отвечаю:

Одолеваю. Одуреваю…

***

Неба крестильное рубище на плечах.

Снюхайся с облаками, пока не совсем зачах.

Желтою смертью лежит на пути листва.

Далеко до дома, до ночи, до Покрова.

Чем мы не парочка – путник и край зари?

Сердце – всегда заноза, как ни умри.

Классика жанра: зверье, острие, копье.

Скажут: «Была – и нету, как жаль ее,

Осень расквартированную…» Она

Даром, что обезличена и бледна:

В желтом отпаде замоскворецкой листвы

Этой потехе не сносить головы.

Значит, я – между вами, и вы со мной,

Ирка и Сашка, умершие весной.

Тем и утешимся, господа!

Эта земля не кончится никогда.

Наши стихи останутся, право сло…

Если бы всем и каждому так везло…

***

Человек, непрактичный до жути,

Воровал у меня по минуте

И украл-таки целую жизнь.

Удивятся, кому не скажи:

Динамично, культурно, бескровно.

Знать, действительно дышит неровно.

***

Одноклассникам

Портвешок, культурный шок,

Недосказы с недоливом.

Время щурится игриво,

Раздает на посошок.

Получи, честной народ,

Перебои в подреберье…

Ты умнее, я слабее,

А потом наоборот.

Лед разборок, жар сердец,

Жалкий лепет оправданья…

Всем спасибо за вниманье.

Кто не слушал – молодец.

***

Этот дурман настоялся и отстоялся.

Пить не хочу, а тебя угощать – стремно.

Видишь, как я милосердна, а ты боялся.

Счастье – оно ужасно, оно огромно.

Берег реки в первородной раскисшей гнили

Лучший подарок для нашего скопидомства.

Видишь, простынку неба как отсинили?

Я постелю, чтоб гладко – для неудобства.

Вертишься с боку на бок, как жертва транса,

Чем эдак мучиться – лучше замри и сблызни.

Пусть для меня отвоевывает пространство

Вечная память о мимолетной жизни.

***

Стерты годы с лица Земли,

Дни разбросаны там и тут.

Ожиданья мои прошли.

Орхидеи мои цветут.

Напою их живой водой –

Будут счастливы изнутри…

Эта песенка – с бородой,

А попробуй-ка, повтори.

***

Там стены в картинках, а лица в дыму.

Там вечно галдят про суму и тюрьму,

Там плачут, кого ни спроси я…

Моя чумовая Россия.

Там годы в развалку, а здания в ряд.

Там слышать противно, о чем говорят,

Там ветер беспамятный свищет…

Родное мое пепелище.

Гнилые дороги и вещие сны,

И ждешь – не дождешься прихода весны,

Где мы с тобой живы и вместе,

Моя не мажорная песня…

***

И зачем мне, Боже, глаза и руки?

Не обнять, не увидеть того, кто страшным

Сном уплыл в безразмерную пасть разлуки,

И необитаем стал день вчерашний.

Как упрямится память: не хочет брода

К немоте оглушительной, к детской песне.

И метется метелью ее свобода,

А умрет – обязательно вновь воскреснет.

На дочерних нервах, на желтых фотках,

На прибитом лопатою черноземе…

Я с тобою, папка. Вот хлеб и водка.

И желанье идти не твоей стезею.