Валентин Гафт: «Повторять уже сделанное – смерть»

К народному артисту Валентину Гафту давно прикрепился ярлычок «нервный гений». Помимо основной работы – в кино и театре – есть у него еще «грешок», Валентин Иосифович давно и небезуспешно пишет эпиграммы. Колкие, ироничные, на злобу дня…

О выборе профессии

При близком рассмотрении Валентин Иосифович оказался человеком мягким, добродушным и абсолютно не заносчивым.

– В театр я впервые попал классе в четвертом, – рассказывал актер. – Посмотрев пьесу Михалкова «Особое задание», был на верху блаженства. Верил всему, что там происходит. Даже когда старухи-травести играли детей. И когда приближался 9-й класс и нужно было определяться, я подумал – а почему бы не попробовать себя в актерской профессии? Я считал, что даже если когда-нибудь скажу на сцене «кушать подано», и мне за это еще и деньги заплатят – будет наивысшее счастье. Когда в голову пришла эта мысль, ночью от возбуждения даже с кровати вскочил.

Целый год я ходил к школе-студии МХАТ, но не мог перейти дорогу к заветным дверям. Просто стоял и издалека наблюдал, кто оттуда выходит. Выбегали студенты – зимой без шарфов и шапок. И они чувствовали себя артистами! Да и я видел в них что-то такое… как будто они играли. Потом, наконец, пересек эту дорогу, поступил.

Учился на курсе Василия Иосифовича Топоркова. Курс у нас был очень интересный – Олег Павлович Табаков, Майя Менглет, Евгений Урбанский… Однажды на первом курсе он привел к нам Вертинского. Помню, открывается занавес – и сидит мамонт! Думаю: «Господи, его к нам привезли замороженного!» Хотя он тогда был моложе, чем я сейчас. А потом Настя – его младшая дочь – подарила мне книжку отца. Читаю: «Вчера был на курсе у Васи, встречался со студентами. Какие же они все дураки!»

О долгой дороге в театр

– У меня была очень нелегкая дорога. Никуда не принимали. И Дмитрий Николаевич Журавлев, замечательный чтец, позвонил Завадскому и попросил, чтобы меня взяли в театр Моссовета по блату. Я играл в массовках, но зато очень многому научился у великих актеров. Помню, дали мне роль стражника в «Короле Лире». Началась читка пьесы, собрались главные герои, сидят, читают. И вот доходит очередь до грандиозного актера Николая Мордвинова, и он как закричит: «Шут мо-о-ой, я схожу с ума-а-а!» Он всегда выкладывался по полной, даже если это потом не входило в спектакль. Вот такие были уроки: все читают, мы копируем.

Когда во время войны вышла картина «Маскарад», где Николай Мордвинов играет Арбенина, фильм произвел фурор! А после его выхода на экраны Мордвинов продолжил играть Арбенина в Театре имени Моссовета. Михаил Глузский рассказывал, что как-то едет в переполненном трамвае и видит на задней площадке прижатого к стеклу Мордвинова. Глузскому нужно было выходить, но вдруг очень захотелось подойти к Николаю Дмитриевичу, выразить, так сказать, почтение. И вот он сквозь толпу пробирается к задней площадке и говорит: «Николай Дмитриевич, спасибо вам! Вы потрясающе сыграли Арбенина в «Маскараде»! Для нас – молодых актеров – это такой урок! Мы очень вас любим!» И Мордвинов, прижатый к стеклу, важно так вопрошает: «А в театре вы меня не видели?» Вот это артист!

Об актерстве

– Это хорошая профессия, замечательная. Но трудная. Когда ты кого-то играешь, нужно знать про этого человека больше, чем отпущено автором пьесы. Важно зацепиться за какие-то детали и расшифровать их. Тогда основание станет более крепким, и тонкие вещи будут сыграны гораздо глубже. Надо знать, про что ты играешь. А еще по сути своей актерская профессия очень трагическая. Ты вечером играешь спектакль, но уже утром никто не докажет, что это было прекрасно – все умирает в тот же вечер. Как цветы… Они прекрасны, но утром никто не докажет, что это был хороший букет. И надо повторять! А повторять уже сделанное – смерть! Значит, надо обязательно что-то живое привнести – раз и навсегда что-то такое заделать, чтобы оно возбуждало тебя.

Не менее важно найти своего режиссера. Не именитого, а –родственную душу, на которой можно проверить все, что накопил. Но сейчас у режиссеров – очень много штампов, повторений. Поэтому сегодня для актера особенно важно найти «свое слово», какие-то свои акценты, которые будут иметь поворотное значение. Никто не реагирует, а вы среагировали! И это сразу интересно – для вас, для зрителей. Если у тебя есть характер, ты будешь реагировать неожиданно для всех там, где никто не подозревал этого взрыва. То есть, использовать свое состояние в совершенно неожиданном месте. Надо найти обратный ход в роль. Если играешь умного – ищи, где он дурак. И наоборот.

Очень важно, чтобы вы с партнером не ненавидели друг друга. Иначе сыграть ничего не получится, знаю по себе. Я часто ненавидел партнеров, обижал их... Ну, может быть, утрирую немного, имея в виду под ненавистью неприязнь. Потому что если ненавидишь – ничего не получится, нужно уходить. А вот когда партнеры не подходят друг другу – такое часто случается. Однажды Гриша Горин написал для меня пьесу, которую взялся ставить Игорь Кваша. Я просил его заменить двух артистов – ну не мог я с ними играть, они мне не подходят! Но Кваша упертый, сказал – нет, и все! Дошло до того, что он отобрал пьесу, и поставил ее в другом театре…

Об эпиграммах

– Я стал сочинять стишки. Называю их «актерские этюды». Что-то увидел – зарифмовал, и уже появляется смысл, потому что коротко и точно. Вообще я с помощью эпиграмм могу отомстить обидчикам. Сейчас у Галины Борисовны Волчек я – любимый человек, а ведь когда-то она была против того, чтобы меня брали в театр. Когда она поехала в санаторий «Сосны» читать «Войну и мир», я написал эпиграмму: «Убежав от взглядов косных, книжку протерев до дыр, прочитала Галька в «Соснах» девять букв – «Война и мир».

Многие спрашивают об отношениях с Никитой Михалковым после переделанной эпиграммы «Россия, слышишь страшный зуд? Три Михалкова по тебе ползут!» А она ведь не мной написана, а в конце 17 века, там была другая фамилия. Когда я играл в пьесе Сергея Владимировича Михалкова «Балалайкин и компания», говорил ему, что ко мне это не имеет никакого отношения. Он печататься мне предлагал… А вот Никита очень был обижен. На своем дне рождения сказал: «Караван идет, собака лает. Какой-то там сволочь-Гафт говорит, что мы ползем. Мы не ползем!» Эта негласная вражда длилась долгие годы. И как-то в Кремле мы вместе получали награды – в пустом коридоре огромного Кремля шли друг другу навстречу. Думаю, надо поговорить! Подхожу: «Никита, твою мать, ты же знаешь прекрасно, что это не я написал». Он стоит, молчит, и начинает двигаться на меня. Думаю: «Ну, сейчас убьет!» И вдруг он меня обнял, прижал нежно к себе и говорит: «Сценарий завтра получишь. Будешь играть!» Так я снялся у него в картине «12». Я стал его другом. Никита – грандиозный режиссер, работает потрясающе.

О казусах

– Казусов в моей творческой биографии было много. Помню, играли в «Записках Лопатина» с Нееловой. Трудная пьеса о войне, слова трудные… Не идет сцена. А наверху Мила Иванова не закрыла дверь в зал, где сочиняет песню. Мы про войну, Ташкент... Мне, к тому же, очень нравится Марина Неелова… А Мила задорно распевает: «Между мною и тобою ниточка завяжется». И это не кончается. Я ухожу со сцены, поднимаюсь на четвертый этаж, Марина остается на сцене. Захожу к Миле: «Твою мать, можно потише?» Она набрасывается: «Ты мне завидуешь, сволочь, дрянь, падла такая»… А когда я оканчивал 4-й курс, снимался в картине Александрова «Русский сувенир» с Быстрицкой. И на съемках ко мне подошел Эраст Гарин, который в то время в Театре Сатиры в качестве приглашенного режиссера ставил спектакль «Тень» по пьесе-сказке Евгения Шварца. «Молодой человек, у меня запил артист, занятый в главной роли. Сыграете?» Я говорю: «Конечно». Хотя пьесу не знал. Он пригласил меня домой. В комнате, которую мы проходили, стояла почти детская кроватка, а там… труп. Лежит сухонькая женщина – кости да кожа, с закрытыми глазами. Не дышит. Мы прошли в его комнату, а я сижу и думаю: «Как же мне ему сказать, что там мертвый человек лежит?» А он рассказывает о работе с Мейерхольдом, тыкая в фотографии, спрашивает: «Это кто?» Я: «Это вы!» «Нет, это Мейерхольд». Я понял, что ничего не понимаю из того, что он мне говорил. Уходя, заметил, что женщина все так же лежит мертвая. Оказалось, что была Хеся Локшина, его супруга. Она была действительно похожа на труп, даже когда не спала. Многие фильмы ставила вместе с супругом. Про меня сказала: «С этим репетировать не буду!» Но все-таки меня ввели. Играли в спектакле Папанов, Зелинская, Аросева. По сюжету я должен был разговаривать с Зелинской, а стал – с Аросевой. Говорю свой монолог, а Аросева шепчет: «Это не мне! Повернись!» Я повернулся, нагнулся и оказался над ямой – чуть не упал. Меня не было слышно даже во втором ряду. Там сидели папа, мама, девушка, которая мне нравится. Это был позор. Представляете, разговаривал не с тем партнером, произносил не тот текст… Мысли об уходе из театра преследовали меня всегда. Помню, на третьем курсе пригласили на маленькую роль в «Убийстве на улице Данте», которое снимал Михаил Ромм. Нужно было всего лишь сказать: «Марсель Роже, сотрудник газеты. Извините за вторжение, мадам». И достать блокнот. Но я не мог одновременно доставать блокнот и говорить. А уж когда на съемочной площадке увидел Плятта, Штрауха, Козырева – и вовсе дар речи потерял. Несмотря на то, что усиленно готовился к роли и повторял свою фразу перед зеркалом. Второй режиссер, Столбов, сказал Ромму: «Как мы ошиблись в этом мальчике!» Мне тогда хотелось все бросить, и после хотелось... Так должно быть, но ты понимаешь, что это крепко в тебе сидит.