Газета,
которая объединяет

Такие его годы!

Этапы творческого пути воронежского Мастера
Рубрика: Культура№ 107 (1822) от
Автор: Анна Жидких

Восьмидесятилетие большого русского художника, нашего земляка Алексея Павловича Давыдова ознаменовано открытием юбилейной выставки Мастера, благодаря стараниям мецената Александра Бубнова работающей нынче в зале на Кирова. Экспонаты говорят сами за себя; не то, что лучше, а необходимо хотя бы один раз увидеть!

Услышать же уместно о жизни Алексея Павловича – творческой и не только. Тем более – из первых уст. В одном из недавних номеров «Берег» начал этот, отчасти исповедальный монолог художника. Прервался он на том, что юношей, окончив семилетку, поступил Алексей Павлович в художественное училище Пензы. Но – труба позвала: после четырех лет учебы пришлось студенту отдавать долг Родине…

Музыка в живописи

– В армию меня взяли с пятого курса; было очень досадно, что окончание училища откладывается на целых три года, – вспоминает Алексей Павлович. – Служба моя проходила в Москве, мы охраняли Министерство обороны. Известно, что и в плохой ситуации могут быть свои выгоды и светлые стороны. Появились они и у меня – после курса молодого бойца в Малаховке. По возвращении в московские казармы меня определили в художники, и я получил немалую свободу. Редко ходил в караул, гораздо чаще украшал казарму, писал распорядки и т.д. Посещал только политические занятия, свободного времени было много.

В первый год службы нас никуда из части не выпускали. Москву мы видели только, когда ехали в караул, да и то лишь те из нас, кто сидел у борта крытой машины. Служба была не трудной, но нудной. Первое время, когда меня выдернули из привычной гражданской жизни, разлучили с друзьями, лишили свободы, грызла страшная тоска. Помню ее до сих пор и не могу простить «могучей и легендарной» заключения меня под стражу.

Я жадно ждал писем с воли, перечитывал их по многу раз. Выносить одиночество помогали книги, причем именно те, которые были нужны – «История искусств» и «Жизнеописание великих мастеров». Их я выучил наизусть. Поэтому, когда вернулся в училище, учитель после нашей беседы освободил меня от уроков по истории искусств… Я благодарен этим книгам – они подарили не только знания, но и саму жизнь. Подсказывали верные пути решения судьбы. А еще помогали жить друзья, которых я завел в армии – та-кие же бедолаги, выдернутые из гражданской жизни и не закончившие школу.

В армии пытался я как-то сходить на этюды – но увы! Старшина стоял за спиной и торопил. И все-таки, повторюсь, мне сильно повезло со службой: нет худа без добра. Все увольнения в город я тратил на посещения музеев – ходил в «Третьяковку», в «Русский музей». Знал их, как свои пять пальцев – даже то, какие работы в запасниках хранятся (повезло однажды туда попасть). А уж где висят Суриков, Репин, Пукирев с его «Неравным браком» и автопортретом в нем… Максимов, Васильев, великая работа Левитана «Над вечным покоем»… Помню, когда я ее увидел – подошел на нужное расстояние и долго-долго стоял и… слушал! Великого Баха, который звучит в этой работе. Так я узнал, что значит музыка в живописи.

В свободном плавании

Демобилизовался я, приехал в Пензу, в свою «художку», как зовут ее местные жители. Никого из моих ребят нет, все окончили учебу и разъехались. Учитель, Василий Иванович Дубков, советовал пойти на 4 курс – вспомнить все, что забылось за время службы. Но я отказался: содержать меня было некому.

И вот учеба закончена, прощальный банкет – и все пошли на вокзал, где в ожидании поезда, обнявшись, спели песню «Сиреневый туман». Были и слезы – мы ведь больше никогда-никогда не увидимся! Страшно остаться одному; жили, как одна семья и вдруг – никого! Паровоз дал гудок, и мы разъехались из ставшей родной Пензы…

В общей сложности восемь лет отдал я учебе и службе. Вышел из ПХУ с дипломом об окончании, получил направление в Узбекистан. Но – дураков нет – по распределению, ес-тественно, не поехал. Деньги, полученные на дорогу (700 руб.), вскоре вернул туда, где взял. А побывал я в родном училище только спустя 10 или 12 лет. Учителя все постарели страшно, я, конечно, тоже. Но был рад их видеть, рассказать о том, что из меня вышло. Я видел, что они были довольны, видя какие-то результаты своих трудов.

Итак, я – вольная птица. Нет надо мной ни директора, ни учителя – никого. Все пути-дороги открыты, все зовут и манят, но ни на одной не написано, как в сказке, что будет, если пойти по любой из них. Опять выбор! Да, выбор, и его – хочешь-не хочешь – надо делать! Я выбрал то, о чем мечтал с детства – стать художником. Что из этого вышло – не мне судить…

В Пензе взял билет до Воронежа, и приехал к своей большой семье. Но, приехавши, увидел, что с таким же успехом мог податься в любой другой город. Все жили врозь, и беда была в том, что ни у кого мне места не нашлось. Брата-майора, на помощь которого я рассчитывал, уволили из армии. Надо было строить жилье, у него уже родились двое детей, и он сам нуждался в поддержке. Что делать?

Первые несколько дней я ходил по родне, ночевал в разных местах. Даже на две ночи ни у кого нельзя было остаться. Вот, думаю, явился! Да кто тебя ждал, если даже отец скитался поденно по дочерям и сыновьям?! В письмах-то все были хороши, правда, никто из родных меня к себе не звал, хотя знали, что жить мне негде. А тут еще прописка!..

Меня не прописывали долго. Я был бомж, скитался по каким-то старухам и старикам. Вскоре, правда, устроился на работу в Гороформление и ее директор, бывший матрос «Авроры» Мина Семенович Маслаков, вынудил обком прописать меня на любую площадь – лишь бы хозяин был согласен.

Прописался я к брату, но жить там было негде. Долго жил в мастерской Юрия Федоровича Внодченко: спал на каком-то топчане, а рано утром уходил на работу. Надо сказать, что еще ухитрялся писать этюды и оставлял их, где попало. Потому как понял: надеяться больше не на кого, а поставленная цель сама собой не осуществится.

С «Дачи» – на республиканскую выставку

Работа в Гороформлении помогла: я расплатился с братом и с училищем, потому как ни в какой Узбекистан не поехал, еще чего!

Когда ушел из Гороформления, оформился писать кинорекламу. Работать надо было быстро, кинотеатры не ждали. Но про этюды я не забывал (все они, к сожалению, пропали – хранить было негде). Работал один, никто мне ничего не подсказывал. И в какой-то момент понял, что знаний, полученных в училище, мало, надо искать профессиональную компанию. Скопив денег, за свой счет (никому не обязан) поехал на творческую дачу, «Академичку»; это был уже 62 год.

Приехав на дачу, снял квартиру и опять стал писать этюды. В одиночку. «Дачники» заметили: какой-то чужой парень пишет этюды, но на дачу не заходит (краски я привез с собой). А дело в том, что я страшно боялся профессиональных художников, и осмелел немного только тогда, когда меня позвал в свою мастерскую художник из Ростова, Семен, фамилию не помню. Сказал, чтоб я заходил к нему без стеснения. Дальше – больше: краски мои кончились – и он мне выписал красок. Так я осел на даче.

Купил курсовку, ходил обедать – все, как положено. Привечал меня земляк Владимир Федорович Токарев. Ким Бритов, Владимир Юкин очень мне помогли понять, что к чему и как что. А друзьями стали художники из Ленинграда – Иван Михайлович Варичев и Николай Ефимович Тимков, у которых я жил на квартирах. С ними как следует поездил по музеям, начиная с «Эрмитажа», и выставкам, многое понял. Однако для того, чтобы вести такой образ жизни, нужны деньги – на краски, холсты, дороги. И тут моим первым и главным помощником стал директор небольшой конторки «Фотохудожественные работы» по фамилии Гарф. Он держал меня в штате и давал зарабатывать, хотя на работе я не показывался; низкий ему за это поклон и светлая память. Не могу не помянуть добрым словом этого человека, в самые трудные годы ставшим моим ангелом-хранителем. Благодаря ему, я имел возможность совершенствоваться в профессии.

Я догадывался, что без больших выставок в Союзе художников мне не выжить: так, буду красить планшеты – и все. Поэтому страшно обрадовался, увидев объявление об организации республиканской выставки молодых художников. Собрал все силы – и отдался целиком подготовке к ней. Сроки поджимали, уже пришла пора иметь готовую работу, в которой я был бы уверен, а такой работы еще не написано. Тогда стояла осень – и вот выпал первый снег. Природа зажила новой жизнью, пейзаж преобразился, благодаря чудесной красоте первого снега. Я мигом прибил картон на планшет, снарядил этюдник, надел валенки – и ринулся в Кольцовский сквер. Мотив нашел сразу – скамейка, засыпанная снегом. Торчал только один уголок. Рядом – чуть заметенная охристая тропинка, и все это великолепие окружено сказочными деревами в пятнах снега. Дальше я никуда не пошел: поставил этюдник – и отключился. Писал часа три, может больше. Помню только, что, осмотрев сделанное и не увидев, что к нему добавить, я сложил кисти, этюдник и пошел к Внодченко в мастерскую. Там поставил этюд и побежал к багетчику – заказывать раму. Выбрал багет, не скупясь – и рама появилась быстро. Я никому не показывал этюда, он был закрыт в планшете, чтобы не собирать пыль и хорошо просохнуть. А когда я вставил его в раму – понял: он может пройти на выставку! Полной уверенности, конечно, не было: это ж первая попытка участия на выставке такого уровня! Республиканской! И я прошел! Одну работу посылал – и прошел! Вот такие внимательные люди входили тогда в выставкомы, ничего не пропускали.

«Акварельный» период

Я поехал в Москву, поскольку выставка была в Манеже. Подошел к проходному столу, сказал, что я – участник этой выставки. И меня пропустили. Работа моя висела в самом центре огромной перегородки. Конечно, радости не было предела, ведь это означало, что я – уже кандидат в члены Союза. И никто мне не сможет помешать войти в его ряды. По приезде домой сразу же подал заявление в правление – на прием в кандидаты. И тут же написал заявление на мастерскую. Быстро ее получил, хотя и маленькую, но рад был и такой. А через год, после участия в еще одной республиканской и тут же во всесоюзной выставках, я был принят в члены Союза.

Отдыхать мне долго не приходилось. Однажды из Москвы в наш Союз пришли планы: тематический и выставочной деятельности. Из последнего я узнал, что через год в Ленин-граде организуется Всесоюзная выставка акварели. Я загорелся идеей освоить за это время акварель. Выписал бумаги, купил несколько коробок акварели, кистей и приступил к работе.

Признаться, в акварели я на тот момент был полный невежда; опыт училища нельзя принимать всерьез. Так что приступил к делу с чистого листа. Работал день и ночь, с перерывом на обед и ужин. Через полгода моих занятий акварелью в Воронеже приехала какая-то немецкая делегация, в составе которой был, видимо, художник. Немцы попросили познакомить их с воронежскими художниками. Правление два дня заседало, чтобы решить, к кому вести гостей. И решили: пусть это будут Хорошилов, Давыдов и Шаврин. Я был смущен, но предложение принял. Расставил по всем стенам акварели и стал ждать. Наутро пришла делегация – в полном составе. Я стоял весь потный от волнения. Зрители что-то лопотали по-немецки, но я ничего не понимал и ничего не слышал. Но вот они ушли, и я спросил у задержавшегося руководителя: «Ну, как?» Тот сказал, что все понравилось.

Между тем время шло, выставка неумолимо приближалась. Я устроил смотр своей «наличности» и отобрал для выставки только одну работу – «Задонск после дождя». Ее и послал. Ждать пришлось недолго, вскоре пришла телеграмма: «Поздравляем с участием на Всесоюзной выставке №2»! Что и требовалось! После этого случая я участвовал во всех Всесоюзных выставках акварели. Посылал уже не одну, а по три акварели – брали все и назад не возвращали. Их закупало Министерство культуры СССР. Чудом у меня сохранился листок – извещение о решении экспертной комиссии при Минкультуры СССР заку-пить работу. А ведь столько лет прошло! Я даже забыл, что у меня были такие закупки. Где сейчас мои работы? Может в «Русском музее», может в «Третьяковской галерее»? Стоит отметить, что подобные закупки делались нечасто, и не у всех художников.

Чудеса гостеприимства

А потом были поездки – ближние и дальние, одна из которых чуть не закончилась трагически. Это было под Мурманском. Как я туда попал?

Союз художников Москвы бросил клич: надо освоить Север. Воронежские художники повиновались и поехали в разные северные стороны – вплоть до тундры, Северного полюса и китобойных флотилий. Мы – Криворучко, Звонарев, Хорошилов и я – отправились в Мурманск. Проводы были шумные, мы, сродни папанинцам, ехали с желанием работать во славу Союза.

Поселившись в мурманской гостинице, быстро обнаружили москвичей, которые «обосновались» в ресторане. Криворучко и Хорошилов сразу же к ним примкнули и создали общий союз. А деньги мы объединили в одну кассу, и я с ужасом увидел, что могу остаться без копейки. Поэтому потребовал свою долю назад, и, так как земляки мои не собирались работать, покинул их, выслушав упреки в измене и предательстве. Но я устоял. Собрал вещи и поехал назад – в сторону Москвы.

Отъехав верст 150, увидел громадное озеро и решил обосноваться тут для работы. Выйдя из вагона на маленькой станции, стал крутить головой, стараясь угадать, куда лучше идти. Вдруг – именно вдруг! – подходит мужчина лет 45-ти, спрашивает: «Вы, видимо, художник?» Я сказал: «Да. Только вот не знаю, где мне поселиться». Он показал рукой: «Вон видишь дом»? Это моя хата. Я уезжаю. Вот тебе ключи: поселяйся и живи сколько нужно. В доме все есть – дрова, жилье, инструмент. Будешь уезжать – отдай ключи соседям. Пока!» Такого оборота я не ожидал, но это еще не все! Ресторан на маленьком вокзальчике работал круглосуточно, там хорошо готовили. Ну, думаю, как в сказке! Поселился в доме, осмотрелся. Сходил к соседям, представился, рассказал, как очутился тут. Попил у них чаю и получил приглашение вечерами играть в карты. Но этим предложением так и не воспользовался.

Умные овечки

Утром пошел к Хибинам, они были рядом. Потихоньку приступил к работе. Так прошел день. Встаю на следующее утро, гляжу в окно – и вижу пять соседских овечек. Встали надыбошки, опершись на перекладину штакетника, и ждут, видимо, моего выхода. Овечки молчали; просто стояли в таких смешных позах и смотрели на мои окно и дверь. Я догадался, что они ждут подачки. Вернулся в дом, нарезал пять ломтей черного хлеба. Подошел к ним, положил по куску на землю – под ножки каждой. Они съели. И так же молча стали ждать, пока я закрывал дверь и калитку. А потом отправились за мной к горам – шли тесной шайкой, вплотную друг к другу. Когда я близко подошел к подножию Хибин – овечки повернули назад к своему дому, дальше не пошли. Так происходило каждый день: они получали свои куски хлеба, потом провожали меня и, не доходя до опушки, той же тесной шайкой поворачивали домой. Жизнь моя напоминала житие библейского отшельника, вокруг которого сидят и лежат дикие звери. И вокруг – тихое и спокойное умиротворение, поскольку все живое пребывает в согласии и мире.

Так продолжалось около месяца. Я уже подумывал о том, чтобы покинуть этот райский уголок, но не особо спешил. И вот однажды пошел в горы, стал с одной вершины писать другую. Передо мною – золотое море таежного леса, работа идет хорошо (она сохранилась). Вдруг быстро стало темнеть, полил дождь средней силы. Я быстренько собрался и пошел по старому своему следу. Стало совсем темно, дождь усилился. Я вдруг почуял, что, наверное, не туда иду; появившиеся озерца дождевой воды не давали разглядеть прямой линии дороги. Я заволновался. Слышу – где-то идут поезда, раздаются гудки. Решил посмотреть, где нахожусь: подошел к высокой сосне, прислонил к ней этюдник и планшет и в сапогах полез вверх. Ага, понял, вот как надо идти! Слезая с дерева, старался зрительно держать направление. Хотел стать на землю, но под ногами была большая лужа. Поторонился от нее – и все мои труды пропали…

Сколько раз я лазил на сосны – потерял счет. Только в два часа ночи пришел домой – в сапогах, трусах и пиджаке. Открыл хату, бросился на кровать и уснул мертвым сном. А проснувшись, даже ни разу не чихнул… И я понял, почему овечки доходили только до опушки. Боялись волка, медведя. Такие умные, они подсказывали: «Не ходи в лес, опасно».

Коллеги по цеху

Если вспоминать поименно о значимых мастерах, членах Воронежского СХ – первым выдающимся художником был Александр Алексеевич Бучкури. Я понял это, когда в 1948 году пришел в музей и увидел там его прекрасную живописную работу «Вывод».

Творчество этого художника оборвала война. Когда жители стали покидать захваченный город, Бучкури ушел с ними. И назад не вернулся. Работы же спрятал в схроне, в яме; тайник раскопали, когда немцев выгнали из города. Но ничего не нашли; куда делись работы Бучкури, до сих пор никто не знает. Может, украли их, может, еще что…

После войны Союз, в сущности, создавали заново. Принимали в него авторов городских выставок, очень слабых. Авторитет Союза стал расти с появлением в организации Михаила Ивановича Лихачева. Благодаря его работам «Свекловичницы» и «На родных просторах», лицо Союза прояснилось, его поддержали городские власти. «На родных просторах», на мой взгляд, – одна из лучших картин Лихачева. Поздние его работы потеряли ту душевность, которой отличались ранние.

В 60-е годы Союз становится более профессиональным. Но обстановка в нем была нервной: все хотели значиться первыми номерами. Лихачев вскоре получил звание «Народного художника» – это многих раздражало и делило Союз на группы. Тогда же в Воронеже появились художники из Сибири – Алексей Леонидович Гландин, настоящий профессионал, писавший в основном пейзажи и натюрморты очень хорошего качества, и его жена Иветта Львовна. Эта пара заметно оживила художественную жизнь Союза, но столкнулась с не очень хорошим приемом. Гландин пришелся не ко двору и подвергался сильной обструкции. В Воронеже супруги не прижились – вскоре уехали в Москву, поселились неподалеку от «Академической дачи». Купили деревенский дом, жили и работали в нем до конца.

В те же примерно годы вступили в Союз академисты Евгений Хорошилов и Владимир Шаврин. Талантливые, очень грамотные художники, они тоже поспособствовали творческому росту Союза, но судьбы их сложились трагически. Оба рано ушли из жизни – в самом расцвете сил и умений. Остальные наполнители с тогдашнего Союза обещали мало. Юрий Внодченко и Алексей Еременко были робкими художниками и звезд с неба не хватали, хотя свой посильный вклад в развитие Союза вносили. За ними следовали небесталанные ребята – Николай Сочнев, Юрий Санин, Юрий Дьяков, Николай Тулупов, Николай Трунов. Вот, пожалуй, и весь авангард художников Союза 60-70-х. А вообще все художники – и более успешные, и менее – часто работали бескорыстно. А потому все они достойны благодарности и доброй памяти.