Газета,
которая объединяет

Художник на все времена

Завтра в зале на Кирова открывается юбилейная выставка Алексея Давыдова
Рубрика: Культура№ 104 (1819) от
Автор: Анна Жидких

Разговор о собственно выставке – впереди; к счастью, проработает она целый месяц и успеет принять всех желающих. Спасибо меценату Александру Бубнову; сегодня благотворительность, нацеленная на сохранение и популяризацию классического живописного искусства – едва ли не прецедент.

Персональная выставка Алексея Давыдова – событие, само по себе значимое; очень редко Алексей Павлович показывает свое творчество «широким фронтом». А тут еще повод какой замечательный – пришедшееся на февраль-2014 восьмидесятилетие автора, который в свои почтенные годы остается большим умницей и штучного образца мастером.

И еще раз труд

Прекрасно помню свою первую, датируемую началом нулевых встречу с Алексеем Павловичем, которого я и прежде знала как прекрасного пейзажиста – заочно, по работам. Личное же наше знакомство случилось в мастерской художника на Кирова. Мы проговорили несколько часов кряду – пока не вырубился диктофон, в ту пору еще не цифровой. Было досадно, потому как стало понятно: с этим человеком общаться можно бесконечно долго – и с неослабевающим интересом. Ведь едва ли не на каждой минуте такого общения собеседника ждут открытия и откровения.

В памяти осели истины «от Давыдова», услышанные в том давнем разговоре. Алексей Павлович, в частности, рассказал, что «с первого раза пейзаж не разглядишь. Надо приходить на это место еще и еще – днем, на рассвете, в сумерках. Тогда он, может, тебе и откроется…» А еще запомнился пассаж про «Черный квадрат» Малевича. «Никакой тайны в нем нет, – убеждал собеседник. – Кто такой Малевич по рождению? Деревенский мальчик, грамоте не обученный. Рисовал на печной известке – куда вывезет. Получалось плохо. А потом стал учиться, узнал, что проще рисовать по квадратикам. И так этим знанием проникся, что решил увековечить квадрат как таковой, сделать ему памятник – в знак заслуг перед искусством. Вот, Анюта, и вся хитрость. Ничего другого там нет…»

Эрудит, знаток изобразительного искусства и литературы, человек острого ума и трепетной души, способный к самоиронии и критической оценке действительности, Алексей Павлович поразил меня, кроме всего прочего, дотошным, скрупулезным прямо-таки отношением к работе, к профессии. Ставит, к примеру, на подрамник один за другим холсты – и, не дожидаясь оценки, сам ее выдает. «Здесь десять раз переписывал – все равно левый угол «провисает». Нет той энергии… А вот этот пейзаж – нормальный, пойдет…»

Каждая встреча с художником Давыдовым, время от времени приглашавшим посмотреть новые работы, превращалась в праздник. Праздник единения с настоящим – полноценным, без скидок – искусством. С той живописной культурой и тем внятным художественным языком, носителей которых в современном Воронеже нетрудно, увы, пересчитать по пальцам. И Алексей Павлович – без сомнения, ярчайший представитель этой немногочисленной «гвардии». Вот уж правда – на все времена художник. Называй его «современным», «традиционалистом», как угодно...

Поповская библиотека

Как из обычного сельского паренька, терпевшего лишения и прочие «сюрпризы» судьбы, получился значительный художник? Который – в дополнение к природной своей одаренности – неустанно делал себя сам? Труд, труд и еще раз труд – вот формула успеха Алексея Давыдова.

– Родился я в 1934 году – восьмым ребенком в семье, – рассказывает Алексей Павлович. – В 30-м родителей пытались кулачить – видимо, потому, что жили они в доме в двадцать квадратных метров, крытом железом. Были, наверное, у отца и лошадь с коровой; как иначе прокормить такую ораву детей в голодные годы?.. И вот «кулаки» погрузили на телегу сундук с сухарями и одеждой, раздали детей по родным и соседям. Вдруг от сельсовета (он располагался в ста метрах от дома) бежит почтальон, машет какой-то бумагой. Это была газета «Правда» со статьей Сталина «Головокружение от успехов». Все! На том раскулачивание закончилось: отец с мамой сняли вещи с телеги, детей собрали. Спустя четыре года на свет появился я.

Мать на тот момент уже была награждена орденом «Мать-героиня» второй степени, а за меня родители получили пособие. Не помню, до каких лет, но на селе меня дразнили «тысячником».

Подошло время учиться – и я поступил в школу. Как во многих селах и деревнях, наша школа располагалась в поповских домах – в большом и малом. В малом учились до четвертого класса, в большом – по седьмой включительно. Школы были уютные, теплые и просторные. Поповские дома, приспособленные для жизни большого семейства, имели хорошую архитектуру.

Последнему нашему сельскому батюшке, молодому попу, было 28 лет. Он единственный в селе ходил с усами и бородой. Я как-то спросил у брата, помнит ли того попа, и услышал: «Да, помню. Ходил какой-то дед с бородой». А деду, впоследствии расстрелянному большевиками, было всего 28 лет...

Позже отыскал я его имя в церковных журналах: Нечипоров Сергей Александрович. Когда научился хорошо читать – обнаружил, что он оставил хорошую библиотеку «Собрание Русских и иностранных писателей и поэтов». Я пристрастился к чтению, все свободное от учебы и домашних дел время посвящал этому занятию. И таким образом потихоньку одолел всю поповскую библиотеку, которая была главным моим духовным воспитателем.

Знакомство с литературой светской началось с романа Островского «Как закалялась сталь». Мне первому учитель дал эту книгу, а остальным вообще запретил ее читать – потому, что там описан роман Павки с Тоней…

Лошадиные слезы

Войну помню по беженцам, санитарным машинам и залетавшим к нам немецким самолетам; мы их узнавали по звуку. Однажды самолет сбросил на наш маленький мост бомбу, которая ранила женщину, но в сам мост не попал.

Окопы мы рыли – на случай появления советских солдат. Но немец до нас не дошел. Помню, стою я у своего дома, а мимо идут грузовые машины – с бортов течет кровь. Машин много, некоторые с прицепленными оружиями – это перевозили в тыл раненых красноармейцев.

Потом у нас жили солдаты-заготовители, человек пять. Утром рано уезжали собирать свинину, вечером мать их кормила. Варила большой чугун картошки вместе с салом. Мы, голодные дети, не смели подойти к столу. Мама не разрешала. Да и самим нам понятно было, что в первую очередь надо накормить солдат – они с мороза и холода. Только однажды мама дала мне одну ложку этой еды – как самому маленькому.

После ужина солдаты валились на солому, расстеленную на полу, и мгновенно засыпали. Фамилию одного я помню до сих пор – Мельников. Он потом сестре присылал несколько писем – и на этом все.

Не могу забыть и другие эпизоды военных лет. Помню, как к нам в колхоз приехали кавалеристы – отбирать лошадей для Красной кавалерии. Животных осматривали, годных отгоняли в сторону. Я видел, что лошади чуяли разлуку, и, положив головы друг другу на шеи, прощались и плакали. Слезы лились из их прекрасных очей. Я смотрел на них и тоже плакал. Потом коней маленьким табунком погнали в район и дальше на фронт. Ни одна лошадь не вернулась домой. Колхоз опустел!

Конец войны тоже помню. Я пас корову на выгоне – вдруг вижу: по дороге на лошади без седла мчится мальчишка. И орет во все горло: «Война кончилась!» Проскакал мимо меня и понесся дальше по селу с этим криком. Я погнал корову домой – рассказать, что видел и слышал.

С учебы – на службу

Ужасный голод 1946 года забыть невозможно – я сам его испытал. Наша семья оказалась единственной, которая не пухла, хотя опухло все село. Люди ходили медленно, разговаривали тихо. На кладбище постоянно толпился народ – кого-то хоронили. Берег речки весь был уставлен пирамидками ракушек и их створок. Однажды мама меня попросила сходить за этими ракушками. Я их набрал, она «нажарила» целую сковородку, но есть мы это не стали. Ели лебеду, разную другую траву и мякину, пытались отваривать кору дуба – ужасно было. Коров всех поели, корова осталась только у нас. Люди поступили опрометчиво, быстро съев урожай и не имея никаких запасов – съели скотину, у кого какая была.

Корову власть держать разрешала, но запрещала заготавливать корм для нее. Мы с матерью ночами ходили по всяким канавам и искали бурьян – она с серпом, я с мешком. Я относил, она резала. Так спасали корову. А весной ее мужики на ремнях отнесли на начавшую зеленеть траву. Сама коровка дойти уже не могла. Мы рвали травинки и подавали ей. Ночью укрывали ее одеялом и караулили. Она выжила, выжили и мы… Нет, все, больше не могу и не хочу вспоминать. Скажу лишь, что на фронтах Великой Отечественной войны моих братьев было трое во главе с отцом. Все вернулись живыми-здоровыми. «Повезло нам, повезло нам», как поется в песне…

Подошел срок – я окончил семилетку и собрался поступать учиться на художника. На глаза попалась какая-то газета с объявлением о наборе учеников в художественное училище Пензы. Я туда и поступил.

Училище оказалось с богатыми традициями, но полным банкротом. Стипендия, которую давали не всегда, была мизерной. Общежития не существовало, и студенты ютились кто где, по частным квартирам – благо народ в Пензе был очень хороший. Четыре года я там проучился, а потом меня забрали в армию. Где и оттрубил три года – день в день. Но об этом стоит рассказать поподробнее...

Стоит, безусловно. Что мы и сделаем в материале, посвященном юбилейной выставке Алексея Давыдова – в одном из ближайших номеров.