Где прячется истина
Уже при первой встрече с Галиной Сысоевой, случившейся лет двадцать назад, я со всей однозначностью даже не поняла, а почувствовала: этот человек знает какую-то большую тайну. Сегодня, пожалуй, тайну рискну прояснить: у Галины Яковлевны – обостренное (звериное, смею утверждать) чутье на все настоящее, живое, естественное.
Музыка вместо журналистики
Есть два варианта представления читателю сегодняшней гостьи «Берега». Первый – деловито перечислить регалии: профессор, кандидат искусствоведения, заведующая кафедрой этномузыкологии ВГАИ, заслуженный деятель искусств России, художественный руководитель фольклорного ансамбля «Воля». А можно обойтись именем собственным: Галина Яковлевна Сысоева! Она у нас – одна такая. Ученый и практик, целиком и полностью посвятивший себя служению традиционной русской культуре.
– Галина Яковлевна, в вашем богучарском детстве были предпосылки к нынешней профессиональной деятельности?
– Были. Мне рассказывали, да я и сама помню, что петь научилась раньше, чем говорить. Пела песни, абсолютно не понимая того, что произношу, вызывая у окружающих невероятный хохот – хорошо интонировала, а слова выговаривала, как слышу. Потом мне купили инструмент, аккордеон. И я, слухачка от рождения, очень много на нем играла – дома, в школе, в пионерских лагерях. Но о том, что буду профессионально музыкой заниматься, тогда не думала.
– А когда подумала?
– Однажды приехала в Воронеж для участия в телевизионной передаче. Оказавшись рядом с музыкальным училищем, захотела туда заглянуть. Зашла – и поняла: храм! Это, знаете, как озарение приходит к человеку – вдруг. И он что-то понимает раз и навсегда. Так и я ощутила: это – храм, и это – мое место. Звуки музыки отовсюду доносятся, ученики с инструментами ходят, афиши висят, объявления... С одной стороны, все это казалось абсолютно недосягаемым, а с другой – притягивало страшно. И я решила поступать в музучилище, хотя готовилась на факультет журналистики МГУ. Родителей не очень мой выбор порадовал. Мама перед экзаменами даже призналась: «Хочу, доця, чтобы ты не поступила». Уже, видно, на что-то другое настроилась.
– Но вы поступили! На вокальное отделение?
– Нет, на дирижерско-хоровое. Поступила, да, хотя было много формальных препятствий. Каких-то знаний, необходимых абитуриенту, наверное, недоставало. Но педагоги увидели во мне одаренность и увлеченность – этот фактор оказался решающим. Я победила в конкурсе (а он тогда был приличным), обошла воронежцев, которые серьезно готовились... Помню, на экзамене по сольфеджио меня спросили, как называется аккорд. А я забыла, как он называется, и предложила: «Можно, нотами его назову?» Экзаменаторы обалдели. Еще что-то спросили – опять говорю, что словами не отвечу, но пропеть могу. То есть не домашние заготовки выдавала, которые всегда можно выучить, а внутреннее понимание предмета. И меня приняли. И я увлеклась всерьез своим дирижерско-хоровым делом, хотя знала, что здесь – временно. Потому что хочу на теоретическое отделение.
– Каким был следующий «карьерный» этап?
– Помните Олега Шепеля, который сейчас живет в Израиле? В Воронеже – за его обозримую историю – музыкантов и педагогов такого уровня было очень немного. Вот у Олега Александровича я училась; что-то очень тонкое он во мне пробудил. Я восхищалась его умением слушать музыку на удивительно тонком уровне. Для большинства – неразличимом, нечитаемом; люди понимают градацию «плохо – хорошо – очень хорошо». А что за «очень хорошо» – мало кому ведомо, хотя там еще – тысяча градаций. И меня это умение Шепеля очень увлекло; мне захотелось так же тонко понимать музыку – и как-то все получалось. А потом он «впихнул» меня в народный хор. Я отказывалась: ничего, говорю, в этом не понимаю. А он: «В Бахе и Верди разобралась, а в народной песне – что, не разберешься?» И правда, думаю, попробую.
Четыре тысячи напевов
– С чего «пробы» начались?
– Поехала в деревню – записать песню для новой программы. И когда услышала, как звучит, увидела, как выглядит эта песня – ужаснулась! Где ж оно, думаю, теряется – то, что есть в народе? Куда девается при переходе из деревни на сцену? Где совсем что-то другое показывают? И сделала такие обработки, в которых голоса как бы случайно сталкиваются. Будто бы исполнители импровизируют. Я, то есть, сообразила уже тогда, что надо сделать. Но все равно эта сделанность была слышна: партитурная импровизация (якобы импровизация) и живая – не одно и то же.
– Как приняли новацию коллеги?
– Слава Богу, та моя фольклорная программа не понравилась. Ведь она была сделана не так, как требуется для хора – очень нафталинного искусства, где шаг влево-вправо – расстрел. И я ушла в фольклор, сказав себе, что, так или иначе, все равно в этом деле разберусь. В результате пару лет назад вышла моя монография «Песенный стиль Воронежско-Белгородского пограничья». Где удалось выделить музыкальный диалект научными средствами, проанализировав более четырех тысяч напевов. Образцы, сюжеты и так далее.
– Титанический труд...
– Титанический, да, но зато он дал возможность выделить локальный песенный стиль Воронежско-Белгородского пограничья. Ядро, два субареала, зону интерференции... Кое-какие компоненты закартографированы… Недавно я поняла: мечтала стать теоретиком – и ведь стала им!
Еще раз фольклор
– Благодаря, в первую очередь, большому желанию?
– Есть у меня такое качество – хорошее, наверное. С одной стороны, я, как все творческие люди – качели: кидает то в эйфорию, то в отчаяние. Но есть, видимо, и одно достоинство: если ставлю цель – иду к ней. И дойду обязательно. Буду падать, буду без сил, но – дойду. То, что намечаю – из масштабного – не бросаю на полпути. Хотя, может, не все удается в той мере, в которой задумано.
– А нет такого, знаете, удивления относительно сделанного? Типа – «ай да Пушкин!»
– Оглядываясь назад, иногда думаю: если бы знала, какие испытания и трудности ждут на выбранном пути – решилась бы на него? Я отделение этномузыкологии (изначально – музыкальной фольклористики) открыла в 91-м году. Когда все рушилось и было нечего есть. Не знаю, как я это сделала. Согласилась бы еще раз пройти то же самое? Вернее, не то что согласилась бы – смогла бы? Не могу ответить. Вот как удалось все преодолеть? Помогали люди. Помогал, наверное, Бог. Была и смелость, и наглость, и самоуверенность. А самое главное – было то самое желание достичь цели.
– Что еще, кроме фольклора, вы любите?
– Однажды этот вопрос задал мне Михаил Бычков (худрук Камерного театра, директор Платоновского фестиваля – прим. авт.). И я задумалась: а что, правда, люблю, кроме фольклора? А еще раз фольклор! И еще раз фольклор, и еще раз фольклор. Во всех его проявлениях... Нет, вообще-то много чего люблю – например, хоровую музыку. И не потому, что она – моя первая профессия; это действительно очень красивое искусство. Волнительное.
Жизненное открытие
– Но ведь оно конфликтует с фольклором!
– Нет, академический хор, а я говорю о нем, не конфликтует с фольклором. Мало того, я фольклор ставлю вровень с академической музыкой. Потому что, по большому счету, они равны по своей... ну, не знаю... подлинности, что ли. Достоверности какой-то. А вот народный хор – это чуть-чуть игра, хотя, наверное, так неправильно говорить.
– По мне, там сплошная пошлятина с опротивевшими «родимыми просторами»...
– Действительно, есть там штампы. В фольклоре существуют некие клише – то, что составляет основу национального языка, лексика определенная. А в народной песне эта лексика лишается, можно сказать, смысла. Неправильно употребляется – не так, как в народе.
– А почему? Откуда это извращение взялось?
– Вы знаете, оно тоже было нужно! Это ж плакатное искусство, оно вырабатывалось осознанно – на базе хора Пятницкого. И сам Пятницкий это делал – ради создания агитационного, идеологического, советского искусства. Тут как в «Интернационале» –«весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим...» Потом одумались, но разрушительные силы все равно действовали. И в качестве нового знамени утвердилось как раз парадное, профессиональное искусство. Не только наша страна это пережила; профессиональное народное искусство есть у всех народов. Оно сувенирное, неживое. Вот существуют вещи изысканные, практичные, в них есть целесообразность. А есть сувенир, который внешне – то же самое. Есть яйцо Фаберже, а есть – под Фаберже. Дешевый сувенир в яркой обертке, где нет того изящества. При том профессиональное искусство не лишено патриотичности, но этот патриотизм – плакатный. Не все его выносят.
– Нормального человека он, вообще говоря, раздражает.
– Да – на фоне того, что народом придуманы и высказаны по-настоящему интимные вещи... Я, честно говоря, абсолютно не против народного искусства. Оно популярно, оно востребовано. Как-то руководитель Кубанского казачьего хора Виктор Захарченко сказал мне в споре: «Мы можем поднять на ноги весь Кремлевский зал!» В патриотическом порыве – и все будут стоять, аплодировать. И я подумала: «А хочу ли я поднять Кремлевский зал? Или, может, мне важнее слезы двух-трех человек, которые попали на наш концерт случайно? И сделали для себя открытие?» Открытие не нашего ансамбля, нет – жизненное. Открытие того, где прячутся русская душа и русская культура. И истина, и мудрость народная.
Эффект эмоционального взрыва
– Галина Яковлевна, а как понять тот странный эффект, что зачастую мы, обычные слушатели и зрители, воспринимаем фольклор как бы душой – не разбирая слов, звучащих в песне. И переживание испытываем – сильнейшее: слезы действительно катятся – и непонятно, почему…
– Знаете, меня тоже часто спрашивают: «Не могли бы вы спеть так, чтобы слова были понятны?» Но как я должна это сделать? Выкинуть, что ли, непонятные куски? Вырезать, соответственно, часть мелодии, которая станет уже другой? Поменяется ритм и все остальное… Дело в том, что исполнение фольклора – это особый, специальный художественный прием. Песня не создавалась для того, чтобы рассказать сюжет. Иногда в ней сюжета вообще нет – практически. Распеваются два-три слова – и это весь куплет. Но распеваются они таким образом, что действительно что-то пробирает до костей – и непонятно, что и отчего происходит. Почему вдруг такая тревога, такая тоска? А потому, что нашлись какие-то нужные интонации.
– Но ведь их еще уловить нужно. Разве каждому дано?
– Скажу такую вещь: вы будете реагировать на музыку того места, той территории, где живете. Обязательно; я в этом уже давно убедилась. Вам кажется, что вы эту музыку никогда не слышали, но это не так. Вы постоянно ее слышите, но – малюсенькими совсем кусочками, интонациями, которые проскальзывают изредка – как-то, где-то. Иногда даже в разговорной речи. А, собравшись в песне воедино и усилившись много раз, они вдруг дают эффект эмоционального взрыва. Поэтому вы обязательно отреагируете на свою, южнорусскую музыку. А сибиряк – на свою, сибирскую.
– А нашу – что, не услышит?
– Услышит. Но она будет ему немножко чужда. Потому что, кто и как бы это ни опровергал, все мы, живущие на Земле – носители стереотипа своей культуры. Которой человек не замечает. Хотя – с ней живет, она – часть каждого из нас…