Больше, чем поэт

Сегодня сороковины поэта Станислава Никулина. Прочти он эту строчку – запретил бы продолжать дальше. Во всяком случае – мне. Потому что по негласной, ни разу не произнесенной вслух договоренности, достигнутой на ментальном уровне, мы, особенно в последнее время, не говорили о плохом. Знали: такой разговор праздным не получится, и волнений друг другу не желали…

Cтанислав Николаевич Никулин, поэт, член Союза писателей России, многолетний редактор отдела поэзии журнала «Подъем», оказался человеком, который перевернул мою жизнь. Вернее, перенаправил в другую колею. Тихо-мирно учась в технологическом институте, однажды возьми я да приди к нему со стихами – курсе, по-моему, на втором. Не совсем по собственной воле: в «Подъем» меня откомандировали из «Молодого коммунара», где в ту пору стабильно выходила полноценная литературная страница – ежемесячная. Ее редактор и производил «отбор» авторов для Никулина. Заочно я его уже знала: по стихотворению, которое запомнилось с лета – «Девочка бежала по траве».

Поэтому предстоящий визит в «Подъем» казался кошмаром; когда позже в воспоминаниях Есенина читала о том, что с него при взгляде на Городецкого капал пот (первый раз видел «живого поэта»!), заново пережила ту нашу встречу – пер

вую. Пот не пот, но язык к небу присох – помню, дышать мешал. В голове не укладывалось: почему и зачем я сижу рядом с «живым поэтом»?! Да еще разговоры разговариваю.

Станислав Николаевич повел себя настолько просто и располагающе, что ради второго похода к нему, о котором мы условились, данное мне задание я выполнила не за три

месяца, как договорились, а за три дня. Никулин удивился такой прыти – и с особым жаром похвалил то, что получилось. Критические замечания тоже звучали, но меня уже

ничто не пугало. Процесс пошел.

Носила я «своему» поэту рукописи не особо часто, но – практически в объеме всего написанного. Он не разбирал каждую строчку пословно. Высказывался общо и четко, при-

митивно даже: это – да, это – нет. Отсортированное таким макаром «да» иной раз удостаивалось столь ударных оценок, что я им не верила. Он как бы негодовал: будь иначе, говорил, разве бы я столько с тобой возился? А со временем стал показывать свои стихи – новые, еще никем не читанные…

Его мнение было определяющим долгое-долгое время. И даже когда появились другие авторитеты, что неизбежно, и, соответственно, другие ориентиры творчества, я, проигнорировав поначалу упрек в том, что «ушла в заумь», скоренько поняла, насколько Станислав Николаевич был и остается прав. А как он радовался маленьким моим победам – любым! Не только литературным – журналистским в не меньшей степени, и человеческим тоже…

Совсем недавно, по весне, в случайном разговоре с высокопоставленной персоной (перебирали кандидатуры тех, кто мог бы качественно составить новую – осеннюю –подборку стихов для размещения на стендах в Кольцовском сквере) я назвала имя Станислава Никулина. Без малейшего подозрения на то, что творческие планы касаемо моего учителя-товарища строить не к месту, хотя о проблемах со здоровьем знала. А чуть

раньше «Берег» напечатал рецензию на его очередной сборник, оказавшийся последним; это была книжка о любви.

Позвонил, поблагодарил, попросил оставить газету. За которой не пришел.

В принципе, он мог не прийти за ней и в том случае, если бы непоправимого не случилось. Станислав Николаевич с гораздо большим интересом, пристрастием и даже трепетом

относился к работе редактора-составителя коллективных сборников, нежели к собственному творчеству. Терпеливо нянчился с начинающими и не только. И я не вспомнила бы здесь личную свою историю, если бы не знала наверняка: не мне одной помог стать пишущим человеком именно Станислав Никулин. Проявляя, кроме профессионализма, редкостное и лишенное всякой корысти дружелюбие, внимание, такт (только с графоманами не церемонился). Не душил чужой творческой свободы и не позволял ей пуститься во все тяжкие. Помню, с какими счастливыми глазами произносил на совещаниях молодых литераторов имена открытых талантов: Гали Серенко, Нины Табаденко, Саши Ромахова… А насколько щепетилен был, выбирая варианты оформления книг – тех самых коллективных сборников, посвященных

Воронежу, нашему университету. Как, будучи человеком бесконфликтным, но принципиальным, умел настоять на своем, не пускаясь в бессмысленные обсуждения очевидных вещей, однозначно определяя свое участие или неучастие в деле: или я поступаю, как считаю нужным, или – извините…

На одной из подаренных книг последних лет – короткая надпись: «Анне – навсегда». Тогда мне от этих слов стало жутко. Теперь – тепло. Светлая память, Станислав Николаевич!